Черный ангел
Лука Нотар ответил:
– Ты прекрасно понимаешь, что столь знатный и высокопоставленный муж, как я, не может так поступить. Я – грек. Я должен сражаться за свой город, даже если вижу, что борьба напрасна. Но я оставляю за собой право действовать сообразно обстоятельствам на благо своего народа. Почему народ мой должен погибнуть или попасть в рабство, если я могу воспрепятствовать этому?
– Ты не знаешь Мехмеда, – повторил я.
Ему казалось, что он никак не может убедить меня, и это, похоже, беспокоило его.
– Я не предатель, – произнес он. – Я только политик. Вы с султаном должны это понять. Перед своим народом, перед совестью своей и Господом Богом я отвечаю за свои поступки и действую, не опасаясь клеветников. Мой ум политика подсказывает мне, что в тот момент, когда будут решаться судьбы Византии, понадобится такой муж, как я. Стремления мои чисты и бескорыстны. Лучше пусть мой народ живет под властью султана, чем погибнет. Дух Греции, ее религия и культура – это не только стены Константинополя, императорский дворец, форум, сенат и архонты. Все это – лишь внешние формы, а формы могут со временем меняться, если останется дух.
Я сказал:
– Воля Божья и ум политика – это две разные вещи.
Лука Нотар поправил меня:
– Если Бог наделил человека способностью к политическому мышлению, значит, Он хотел, чтобы мы пользовались ею.
– Ты высказался вполне ясно, флотоводец Лука Нотар, – с горечью промолвил я. – Когда Константинополь падет, люди твоего склада будут править миром. Могу тебя заверить, что султану Мехмеду известны твои взгляды, и он относится к твоим устремлениям с тем уважением, какого они заслуживают. Без сомнения, когда будет нужно, он так или иначе возвестит тебе свою волю и даст знать, каким образом ты сможешь лучше всего послужить ему во время осады.
Лука Нотар чуть склонил голову, словно принял меня за посланца Мехмеда, а мою речь – за слова самого султана. Вот до какой степени является человек рабом своих желаний.
Он расслабился и дружески простер ко мне руки, когда я собрался уходить.
– Нет, нет, не спеши, – попросил Нотар. – Мы беседовали с тобой сугубо официально. А мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями. Ты ведь служишь господину, перед которым склоняюсь и я, глубоко восхищаясь решительностью и дальновидностью столь юного властелина.
Нотар поспешно подошел к столу, наполнил вином два кубка и протянул один из них мне. Но я отказался от угощения.
– Я уже пил твое вино, – проговорил я. – Вместе с твоей прекрасной дочерью мы осушили кубок вина в твоем доме. Позволь же мне на этот раз сохранить ясную голову. Я не привык к вину.
Он усмехнулся, неправильно истолковав мой отказ.
– Повеления и запреты, содержащиеся в Коране, весьма разумны, – живо заявил Нотар. – Не сомневаюсь, что Магомет был великим пророком. В наше время любой мыслящий человек признает достоинства других религий, даже если твердо придерживается своей. Я могу понять христиан, которые добровольно перешли в ислам. Уважаю любые искренние убеждения в делах веры.
– Я не принял ислама, – возразил я. – Под занесенным над моей головой мечом я остался христианином и не отступился от своей веры. Я – не обрезанный. Но тем не менее хотел бы сохранить сейчас ясный рассудок.
Нотар снова помрачнел.
– К тому же я уже говорил тебе, что бросил службу у султана, и теперь повторяю это еще раз, – мягко сказал я. – Я пришел в Константинополь, чтобы умереть за этот город. Никаких других целей у меня нет. Я благодарен тебе за твое доверие и не стану им злоупотреблять. Каждый имеет право строить политические расчеты. Это вовсе не преступление. Ты сам отвечаешь за то, что творится у тебя в голове. Никто не осудит тебя за твои мысли. Пока они остаются лишь мыслями. Несомненно, император Константин и его советники тоже принимали во внимание возможность таких расчетов. Потому – будь так же осторожен, как и раньше.
Нотар поставил на стол свой кубок, не пригубив вина.
– Ты не доверяешь мне до конца, – бросил он с упреком. – У тебя, разумеется, тут собственные дела, которые меня не касаются. Что ж, будь и ты осторожен. Может, захочешь встретиться со мной еще раз, когда решишь, что время пришло. Мои взгляды тебе известны. Ты знаешь, чего от меня можно ожидать. Но я предупредил тебя и о том, чего от меня ожидать нельзя. Я – грек. Буду сражаться за свой город.
– Так же, как и я, – откликнулся я. – Нас и объединяет с тобой хотя бы это. Мы оба намерены сражаться, прекрасно зная, что Константинополь падет. Мы больше не надеемся на чудо.
– Эпоха состарилась, – вздохнул он. – Время чудес прошло. Бог уже не вмешается… Но от Него не укроются ни мысли наши, ни поступки.
Нотар повернулся к Трем Святым Волхвам и благовонной лампаде. Подняв руку, он проговорил:
– Господом Богом и Сыном Его Иисусом Христом, Духом Святым и Пречистой Девой Марией, всеми святыми клянусь, что стремления мои бескорыстны и что я мечтаю лишь о благе моего народа. Не рвусь к власти. Это мой тяжкий крест. Но ради будущего моего рода, моего племени, моего города я должен нести этот крест до конца.
В словах его звучала такая убежденность, что мне пришлось поверить ему. Он не был только расчетливым политиком. Он действительно не сомневался в том, что поступает правильно. Нотар получил несколько тяжких оскорблений, его гордость была уязвлена, он ненавидел латинян и был отстранен от дел. Поэтому он создал в мечтах собственный мир и страстно верил в него.
– Твоя дочь, – сказал я. – Анна Нотар. Ты позволишь мне еще раз увидеть ее?
– Зачем это тебе? – удивленно спросил он. – Это только вызовет ненужные сплетни. Как она может появляться в обществе человека, которого все подозревают в том, что он – тайный посланник султана?
– Меня еще не заточили в мраморную башню, – ответил я. – Если Джустиниани приятно проводит время со знатными женщинами на Влахернском холме, то почему бы и мне не оказать внимания дочери флотоводца?
– Моя дочь должна заботиться о своей репутации. – Голос Нотара звучал холодно и нелюбезно.
– Времена меняются, – проговорил я. – Вместе с латинянами приходят и более свободные западные нравы. Твоя дочь – взрослая и сама знает, чего хочет. Почему бы мне не нанять певцов и лютнистов, чтобы они развлекали ее? Почему бы мне не сопровождать верхом ее носилки в церковь? Почему бы мне не пригласить Анну солнечным днем в порт – покататься на лодке? Твой дом мрачен. Почему бы тебе не разрешить ей радоваться и смеяться? Ведь грядут дни страшных испытаний… Так почему ты не хочешь, чтобы на долю твоей дочери выпало немного счастья, флотоводец?