Весенняя коллекция

Когда мне было семнадцать и я была в последнем классе, меня приняли на танцевальное отделение в Джуллиард. Нас было меньше ста, отобранных из тысяч претендентов. И тогда я узнала, что у меня идеальная для современной танцовщицы фигура: отменно длинные руки-ноги, природная выворотность, удивительно сильная спина и потрясающая гибкость. Кроме того, у меня на редкость подходящие глаза – огромные и широко поставленные. Можете считать меня нескромной, но три года в Джуллиарде меня просто распирало от незаслуженной гордости.
Так что – нет, если меня спрашивают, что я испытываю, общаясь с моделями, могу сказать, что я всеми клеточками своего дивного тела чувствую, что, если девушка родилась именно с тем, что необходимо ей для работы, значит, ей просто улыбнулась удача, вот и все. Мне ведь отлично известно, что модели не сами создали то сочетание всех необходимых и волшебных качеств, при помощи которых они могут заворожить весь мир.
Я придерживаюсь той теории, по которой, когда дитя рождается, к его колыбели слетаются феи, те, кто отвечает за безупречную кожу и длинные ноги, те, кто распределяет пухлые губки и точеные носики, феи огромных глаз и нежных овалов, красивых рук и тонких талий. Очень-очень редко, примерно один раз на десять миллионов, все до одной, за частым исключением феи ровных зубов, решают одарить своими дарами одну и ту же девочку, часть из этих благословенных созданий растет в благополучном западном мире, и некоторые из них решают стать моделями. В этом нет ничего сверхъестественного, просто именно так, наугад, работают природа и феи.
И внешность модели – это благословение, пусть и незаслуженное, такое же, как, к примеру, мои сногсшибательные ноги. Они у меня стройные, длиннющие, ступни узкие и сильные, с идеальными пальцами. Даже мизинцы одной длины с остальными. Росту во мне пять футов семь дюймов, а нога – аж десятого размера. Если бы не эта проклятая травма, ноги были бы моей стартовой площадкой в мир звезд танца. Когда мне было шесть лет и я начала заниматься танцем с Марджори Мациа, у которой была студия в Шипсхед Бей, в миле от того места в Бруклине, где мы жили, об этом я и не подозревала.
В молодости Марджори была великой Мартой Грэм, а прозанималась я с ней восемь удивительных лет. Я была такой тощей, что надо мной смеялись все одноклассники, но я знала, что для танцовщицы худоба – главное преимущество, так что гордо задирала свой длинный нос кверху и не обращала на них никакого внимания.
В старших классах я ходила в школу Марты Грэм на Манхэттене, ехала на подземке через весь город и в поезде учила уроки. Именно Марджори Мациа убедила меня, когда я закончила лучшую в Бруклине публичную школу имени Абрахама Линкольна, попытаться поступить в Джуллиард…
Стюардесса предложила мне еще шампанского, но я отказалась. Интересно, только я одна так своеобразно реагирую на полеты? Если лететь надо больше часа, я начинаю вспоминать всю свою предыдущую жизнь. Может, это из-за чувства опасности, которое знакомо даже опытным путешественникам, но в дальних полетах я начинаю думать о том, как же мне повезло в жизни во всем, начиная с родителей, чьим единственным недостатком был выбор имени, которым они меня наградили. Они назвали меня Франческа Мария, и мне от него всегда не по себе – есть в нем что-то обязывающее, почти полусвятое, а это ни к чему католичке, которая отошла от церкви в столь юном возрасте, что даже не удосужилась пройти конфирмацию.
В первый же день в Линкольне я сообщила всем, что меня зовут Фрэнки. Меня долго дразнили, но имя осталось. Родители мои были не в восторге от такого перевоплощения, но в конце концов сумели, как всегда, убедить себя в том, что все, что я делаю, великолепно. Я была единственным ребенком, появившимся на двадцатом году их брака, когда они уже отчаялись иметь детей. Маме было сорок, отцу – пятьдесят, так что воспитывали меня, как будущего далай-ламу. Старики мои умерли пять лет назад – погибли в автокатастрофе. Слава богу, что они хотя бы были вместе.
Я так и живу в нашей шестикомнатной квартире на Брайтон-Бич, почти у Кони-Айленда. Квартира на девятом этаже, и из нее открывается потрясающий вид на океан. У меня есть балкон, на котором отлично помещаются несколько шезлонгов, так что вечерами, когда я сижу там, слушая шум волн и крики чаек, а над головой у меня звездное небо, мне нетрудно себе представить, будто я на палубе собственной яхты. Джастин считает постыдным, что я до сих пор живу в Бруклине. Ей кажется, что мне было бы гораздо лучше в крохотной супердорогой квартирке на Манхэттене – она ничего не понимает в атмосфере.
Родители мои страстно любили море, поэтому не стали жить на Десятой авеню, а выбрали этот дом. Достаточно только спуститься на лифте, и ты оказываешься в ста метрах от пляжа. Вода отличная, песок белоснежный. Неужели можно сравнивать с этим 70-ю улицу?
В моем детстве это был в основном еврейский район, а так как мой папа решил, что ближайшая католическая школа слишком плоха для его драгоценной дочурки, он послал меня в Линкольн, где в дни еврейских праздников я часто оказывалась единственным ребенком в классе. В школе я только однажды влюбилась серьезно, причем в еврейского мальчика, но мой единственный брак – увы! – был с католиком, хуже того, с мрачным ирландцем.
Интересно, как это получается, что ты растешь и сама по себе узнаешь, что мир полон мужчин, которых не следует принимать всерьез? Мужчин, которых следует пускать в общественные места, написав у них на лбу: «И пробовать не стоит». Интересно, почему за версту чуешь, что твоя подружка встречается не с тем, с кем надо, а свой собственный Страшный суд не умеешь распознать?
Моего звали Слим Келли. Он был и есть отличный спортивный журналист в «Дейли ньюс», и, когда я его видела в последний раз, он был похож на молодого Пэта Райли – такой же сильный, целенаправленный, поэтичный. Так что, сами понимаете, я была обречена. Я была от него без ума и, только прожив с ним полгода, утомилась от его дурного характера. Три года спустя, при разводе, мы так устали от бесплодных попыток сохранить семью, что единственным предметом обсуждения было то, кто останется завсегдатаем в «Большом Эде» (это наш любимый бар). Подкинули монетку, и победа осталась за мной. С тех пор прошел год, и все это время я живу по собственной воле совершенно одна. Называйте это как хотите – добродетелью, воздержанием, безбрачием.
Мужчины меня не интересуют. Ни один.
Да и к чему они, если есть «Большой Эд»? С социализацией у меня все в порядке. Джастин от этого только зубами скрежещет: она предвидит, что я там стану вечным символом одинокой бабы.
А лучшим в Бруклине баром «Большой Эд» стал главным образом из-за кухни миссис Эд. Мексиканские закуски, жареные ребрышки и «крылышки Буффало», хрустящие куриные крылышки, такие острые, что их обязательно надо перед употреблением окунать в сырно-сметанный соус. Джастин уже указывала мне на то, что из-за этих крылышек я прибавила после развода пару килограммов, на что я ей ответила, что, решив встать на путь безбрачия, нужно подыскать себе какую-то равноценную замену, иначе превратишься в мегеру. Она вообще иногда ведет себя со мной так, будто я не менеджер, а модель, для которой лишние два килограмма – дело подсудное.
И зачем я только вспомнила про «крылышки Буффало»! Даже в первом классе самолета между подачей напитков и ленчем проходит целая вечность.
Теперь же, после двух порций гусиной печенки и двух порций икры (одну мне отдала Мод Каллендер), я чувствую себя гораздо лучше.
Мод, которая при посадке сама уселась рядом со мной (а у нашей направляющейся в Париж компании собственный отсек в первом классе), не потребляет ничего калорийного, сидит на пожизненной диете, чтобы не набрать ни сантиметра лишнего. Пожалуй, она права, если учесть, что одевается она как денди времен короля Эдуарда и ее специально пошитые костюмы так изысканны, что их и одеждой трудно назвать. Она носит обтягивающие брюки тончайшей английской шерсти, рубашки с жабо и то, что, по моему разумению, называется галстук-самовяз. Она является воплощением возвращения к Оскару Уайльду, но у нее по крайней мере никогда не возникает проблем, что надеть. На самом деле идея гениальная – тем более с ее ногами и с ее упорным характером. У Мод хватает сил быть непрерывно на работе и оставлять дела еще и на выходные.