Вечность на двоих

— Мать черного верзилы уверяет, что ее сын к наркотикам не прикасался. Не употреблял, не торговал. Мать белого верзилы не в курсе.
— Ты еще веришь престарелым мамашам?
— Моя всегда говорила, что у меня голова как сито и слышно, как в ней со свистом гуляет ветер. И она была права. Я же тебе сказал — у них обоих грязь под ногтями.
— Как у всех горемык на блошином рынке.
Слово «горемык» Ариана произнесла безучастным тоном человека, для которого бедность — факт, а не проблема.
— Это не просто грязь, Ариана, это земля. А наши ребята вовсе не садовники. Они живут в полуразрушенных домах без света и отопления — город предоставляет их в таком виде разного рода горемыкам. Равно как и престарелым мамашам.
Взгляд Арианы уперся в стену. Когда она осматривала труп, ее глаза сужались и застывали, превращаясь, казалось, в окуляр точнейшего микроскопа. Адамберг не сомневался, что, исследуй он ее зрачки в эту минуту, он бы рассмотрел в них два четко прорисованных тела, белое в левом глазу, черное — в правом.
— Одно могу тебе сказать, Жан-Батист, — их убила женщина.
Адамберг отставил чашку, ему не хотелось перечить ей и на этот раз.
— Ты видела, какого они габарита?
— А что, ты думаешь, я делаю в морге? Предаюсь воспоминаниям? Видела я твоих парней. Обычные качки, косая сажень. И тем не менее их убила женщина.
— Вот тут поподробнее.
— Приходи вечером. Мне надо еще кое-что проверить.
Ариана встала, сняла с вешалки белый халат и надела его прямо на костюм. В кафе возле морга не любили судмедэкспертов. Клиентам было неприятно.
— Не могу. Иду на концерт.
— Ладно, приходи после. Я работаю допоздна, как ты помнишь.
— Не могу, концерт в Нормандии.
— Вот оно что, — сказала Ариана, застыв. — А какая программа?
— Понятия не имею.
— Едешь в Нормандию на концерт и не знаешь, что играют? Или ты слепо следуешь за дамой?
— Не следую, а любезно сопровождаю.
— Вот оно что. Ну что ж, заходи в морг завтра. Только не утром. Утром я сплю.
— Я помню. До одиннадцати.
— До двенадцати. Старость не радость.
Ариана присела на краешек стула, явно не собираясь тут задерживаться.
— Я еще кое-что должна тебе сказать. Но не знаю, надо ли.
Паузы, даже очень длинные, никогда не смущали Адамберга. Он ждал, размышляя о вечернем концерте. Прошло минут пять или десять, он не заметил.
— Семь месяцев спустя, — внезапно решилась Ариана, — убийца явился с повинной.
— А, ты об убийце из Гавра, — Адамберг поднял на нее глаза.
— Он повесился в камере через десять дней после своей исповеди. Ты оказался прав.
— И ты расстроилась.
— Да. Я уж не говорю о своих шефах. Я прождала повышения еще пять лет. Типа ты мне принес разгадку на блюдечке, а я типа и слушать тебя не желала.
— И ты мне ничего не сказала.
— Я забыла твое имя, стерла его из памяти, выкинула куда подальше. Как кружку с пивом.
— И до сих пор на меня злишься.
— Нет. Благодаря нашему крысолову я занялась расщеплением личности. Ты не читал мою книгу?
— Просмотрел, — увильнул от ответа Адамберг.
— Я изобрела термин — убийцы-двойняшки.
— Да, — нашелся комиссар, — мне рассказывали. Они словно разрезаны пополам.
Ариана поморщилась:
— Скорее они состоят из двух несоприкасающихся частей — одна убивает, другая живет обычной жизнью, и они даже не подозревают о существовании друг друга. Это большая редкость. Например, та медсестра, которую арестовали в Аньере два года назад. Таких убийц-рецидивистов очень трудно разоблачить. Потому что их никто не может заподозрить, даже они сами. Кроме того, они соблюдают крайнюю осторожность, опасаясь, как бы их не застукала вторая половина.
— Помню я эту медсестру. У нее, по-твоему, раздвоение личности?
— Редкий экземпляр. Не попадись на ее пути гениальный сыщик, она бы так и косила направо и налево до самой смерти, даже не подозревая об этом. Тридцать два убийства за сорок лет, и хоть бы что.
— Тридцать три, — поправил Адамберг.
— Тридцать два. Мне лучше знать, я с ней часами разговаривала.
— Тридцать три, Ариана. Я же ее арестовал.
Она замешкалась, потом улыбнулась.
— И то правда, — сказала она.
— Значит, когда гаврский убийца потрошил крыс, он был не в себе? То есть действовала его вторая, преступная часть?
— Тебя интересует раздвоение личности?
— Меня беспокоит медсестра, да и гаврский убийца — мой, в каком-то смысле. Как его звали?
— Юбер Сандрен.
— А признаваясь, он тоже был своей второй половиной?
— Это невозможно, Жан-Батист. Вторая половина никогда себя не выдаст.
— Но его половина номер один ведь вообще ничего не могла сказать, поскольку ничего не знала.
— В этом-то и была загвоздка. На несколько мгновений раздвоение застопорилось, перегородка дала трещину, и водонепроницаемость между двумя личностями была нарушена. В эту щелку Юбер номер один увидел Юбера номер два и ужаснулся.
— Такое бывает?
— Крайне редко. Но расщепление, как правило, несовершенно. То тут протечет, то там. Какие-то неуместные слова перескакивают через барьер. Убийца этого не замечает, но психоаналитик может их распознать. Если перескок слишком силен, система дает сбой, происходит крушение личности. Что и произошло с Юбером Сандреном.
— А медсестра?
— Ее перегородка пока не поддается. Она не подозревает, что натворила.
Казалось, Адамберг задумался, проведя пальцем по щеке.
— Странно, — тихо сказал он. — А мне показалось, она знала, за что я ее арестовал. И не сопротивлялась.
— Не она, а лишь ее часть, это и объясняет такую покладистость. Медсестра не помнит о своих преступлениях.
— Тебе удалось выяснить, каким образом гаврский убийца обнаружил Юбера номер два?
Ариана усмехнулась и стряхнула пепел на пол:
— Благодаря тебе и твоим крысам. Тогда местные газеты написали о твоих бреднях.
— Я помню.
— Юбер номер два, убийца, назовем его Омегой, сохранил вырезки, спрятав их подальше от ничем не примечательного Юбера номер один — назовем его Альфой.
— И в один прекрасный день Альфа обнаружил вырезки, спрятанные Омегой.
— Именно.
— Ты не думаешь, что Омега специально все подстроил?
— Нет, просто Альфа переезжал. Вырезки выпали из шкафа. И все пошло прахом.
— Не будь моих крыс, — любезно подвел итог Адамберг, — Сандрен бы на себя не донес. Не будь его, ты бы не занялась раздвоением личности. Все психиатры и полицейские Франции слышали о твоих работах.
— Да, — согласилась Ариана.
— С тебя пиво.
— Согласна.
— На набережной Сены.
— Как тебе будет угодно.
— И ты, само собой, не отдашь моих парней Наркотделу.
— Решать трупам, а не нам с тобой, Жан-Батист.
— Не забудь про шприц. И про землю. Займись-ка ею. И расскажи мне, в чем там дело.
Они встали одновременно, как будто фраза Адамберга дала сигнал к отправлению. Комиссар шел неторопливо, словно на прогулке, без какой-либо явной цели. Ариана попыталась было вписаться в его неспешный ритм, но мысли ее обратились уже к предстоящему вскрытию. Она не понимала, что так встревожило Адамберга:
— Тебе эти трупы покоя не дают.
— Да.
— И не только из-за Наркотдела.
— Нет. Просто…
Адамберг запнулся.
— Мне сюда, Ариана, до завтра.
— Я права? — не отставала она.
— Это не имеет значения для экспертизы.
— И все же?
— Да это просто тень, Ариана, тень, склонившаяся над ними или надо мной.
Ариана смотрела вслед Адамбергу. Прохожих для него не существовало. Она узнавала его покачивающийся силуэт и походку, двадцать три года спустя. Тихий голос, медленные жесты. Когда он был молод, она не обратила на него внимания, ни о чем не догадалась, ничего не почувствовала. Если бы можно было повернуть время вспять, она бы по-другому выслушала его историю про крыс. Ариана сунула руки в карманы халата и повернула к двум трупам, которые дождались ее, чтобы войти в Историю. Просто тень, склонившаяся над ними. Сегодня она понимала эти нелепые слова.