Бальзам Авиценны

ПРОЛОГ
Огромная империя, раскинувшаяся от предгорий Северной Индии до берегов Хазарского моря, с тревогой ожидала перемен: грозный султан Махмуд, «Светоч мудрости», «Око вселенной», занемог. Он устал от бесконечных войн и кровавого смрада битв, созерцания груд добычи и длинных верениц рабов. Ему прискучили изощренные ласки жен и наложниц всех цветов кожи. Махмуд удалился в свой дворец в Газни, где покой повелителя оберегала свирепая стража…
Султан обложился подушками и скорчился на ковре. И скрипел зубами от боли. Она, словно хищная птица, терзала измученное тело. И тут же сердце тоскливо заныло, на лбу выступили мелкие бисеринки холодного пота… Наконец, боль отступила, будто змея, уползающая в нору, чтобы набраться новых сил, и Махмуд облегченно перевел дух.
— Гассан, — прошептал он пересохшими губами. Согнутый годами визирь, носивший громкий титул Говорящего Прямо в Уши Владыки Мира, подал чашу с темным питьем. Султан принял чашу, отхлебнул из нее и с трудом проглотил.
— Что за гадость? Змеиная желчь?
Визирь склонил голову набок и хитро покосился желтым глазом на грозного владыку.
— Травы, государь.
— Травы? Кто готовил лекарство? Перс?
— Нет, сегодня лекарство приготовил грек.
— Грек? Все они отравители!
— Тебе нельзя волноваться, государь! — Гассан прижал к впалой груди высохшие ладони, похожие на сморщенные птичьи лапки. — Ты же видел: я сам отпил из чаши.
— Да-да. — Махмуд рассеянно кивнул и обессиленно откинулся на подушки.
Визирь молчал, преданно глядя на повелителя. О Аллах, как изменился за несколько месяцев прославленный султан: отважный воин и лихой наездник превратился в желтого, отечного, немощного старика, только и способного весь день валяться на коврах. Лишь глаза, острые, недоверчиво сощуренные, напоминали прежнего владыку. Но и в них день ото дня потихоньку угасал отсвет внутреннего огня: жар болезни неумолимо обращал душу Махмуда в пепел.
— Гассан…
— Я здесь, мой повелитель, — откликнулся старик.
— Хорошо… — Махмуд вздохнул. — Хорошо, что ты со мной. Мы долго были вместе… На твоих глазах я создал огромное государство, завоевывал земли, покорял народы и собрал бесчисленные сокровища. Кому теперь оставить все это?
— Не терзайся понапрасну, государь! У тебя впереди еше долгие годы.
— Годы?.. — Султан горько усмехнулся. — Годы… Я лечился кровью самых здоровых рабов, меня натирали свежей желчью, обкладывали вырванными из груди трепещущими сердцами! Какой только гадости я не пил?! Но ничего не помогло!..
Махмуд уставился в расписной потолок. Искусные мастера украсили его края затейливой резьбой, изобразили изумрудно-зеленые травы и диковинные цветы на золотом фоне.
— Если мне позволено будет сказать… — осторожно начал визирь и тут же умолк.
— Говори, Гассан. — Махмуд повернулся на бок и растянул тонкие губы в хищной ухмылке.
Старик похолодел: слишком хорошо известна была цена такой усмешки. Но отступать было поздно, и Гассан вкрадчиво продолжил:
— Только один врачеватель способен помочь тебе, о Владыка Мира. Я слышал, он даже знает тайну бессмертия.
— О Аллах! — простонал Махмуд. — Ты опять об этом несносном гордеце? Хватит!
Визирь обиженно поджал губы, нахохлился и закрыл глаза, словно готовился задремать. Султан сердито поворочался на подушках, но все же сменил гнев на милость:
— Его уже звали. Однако он посчитал себя выше нас и не откликнулся. Может быть, тайна бессмертия — просто сказки и ложь? Может быть, его уже давно нет среди живых? Ведь он тоже далеко не молод.
Султан принялся разглядывать перстни на пальцах, любуясь, как играет пламя светильников в драгоценных камнях.
— Это легко проверить. — Визирь придвинулся ближе к повелителю и жарко зашептал, почти касаясь губами его уха.
Султан внимательно слушал. Время от времени он поеживался, словно от озноба, но не отстранялся. И лишь брови его то удивленно поднимались, то грозно хмурились.
— Небо наградило тебя мудростью, а злые силы — змеиным языком. Но как мы можем нарушить законы шариата?
— Выбирай: либо нарушить закон, либо покорно ждать, пока Аллах призовет тебя, — мрачно ответил визирь.
— Хорошо, — решился Махмуд. — Зови!
Старик громко хлопнул в ладоши. Неслышно открылась дверь, и вошел пышно одетый воин дворцовой стражи. Придерживая саблю, он поклонился, ожидая приказаний.
— Повелитель желает немедленно видеть своего придворного ученого Абу Насра Ибн-Ирака!
Стражник исчез. Вскоре дверь вновь отворилась, и появился бледный до синевы Ибн-Ирак: поспешая в покои грозного властелина, никогда не знаешь, что тебя ждет, вдруг ты торопишься навстречу смерти?
— Я слышал, что ты бывал при дворе Хорезм-шаха, который прославился собранием ученых и поэтов? — Махмуд не дал Ибн-Ираку даже раскрыть рот для приветствия.
— Да, Великий.
— Видел ли ты там знаменитого врачевателя Али Хусейна Ибн-Абдаллаха Ибн-Сину?  [1] 
— Да, повелитель.
— Мы знаем тебя как непревзойденного математика и прекрасного зодчего, — благосклонно улыбнулся султан. Твой глаз зорок, а рука послушна разуму. Так вот… — Махмуд неуверенно оглянулся на визиря, и тот ободряюще кивнул. — Так вот, мы желаем, чтобы к утру ты написал портрет Ибн-Сины, дабы мы смогли увидеть его лицо!
Ибн-Ирак отшатнулся, словно получил сильный улар в грудь. Колени его подогнулись, и он пал ниц перед владыкой.
— Смилуйся, повелитель! Шариат под страхом смерти запрещает изображать живое, тем более — лицо человека!
— Встань! — приказал Гассан. — Иди исполнять волю Великого султана! Да не вздумай болтать! А твои грехи я приму на себя. Портрет принесешь сюда, но никому его не показывай. И поспеши: до утра осталось не так много времени.
Старик отпустил ученого и обернулся к султану, стараясь поймать его ускользающий взгляд. Но тот не замечал визиря. Он размышлял. Утром Ибн-Ирак принесет портрет Ибн-Сины: зодчий не посмеет ослушаться приказа. Искусные рабы сделают с портрета врачевателя сорок копий и умрут, чтобы унести с собой тайну в могилу. Надежные гонцы поскачут по все крупные города, и наместники султана непременно разыщут лекаря, где бы он ни скрывался. Теперь это лишь дело времени, однако его-то как раз и не хватает!