Хранящие тепло
Цветы. Как странно, какая глупость! Ей почему-то показалось, что он принес эти лилии для нее. Она уже собиралась протянуть руку и взять букет. Еще доля секунды — она бы так и сделала. Целый вечер эти цветы не давали ей покоя. Саша искоса смотрела на букет, ощущая внутри странное щемящее чувство, которое она не решалась назвать ревностью только потому, что знала — получив имя, оно сразу же пустит корни и расцветет в ее душе пышным цветом. Неопределенное «что-то» чувствовало себя не настолько уверенно, чтобы заявить о своих правах, как сделала бы ревность, обретя свое настоящее имя. Ей хотелось пересесть на другое место за столом, спиной к цветам, подальше, чтобы не видеть их, не чувствовать запаха.
Что-то творилось с ее глазами. Он как будто приклеил их к себе. Пару раз ей удалось поймать себя на мысли, что она смотрит на него как-то невпопад. Когда разговаривал Федор, все смотрели на Федора, и это было естественно: люди всегда смотрят на того, кого слушают. А Саша смотрела на Дениса. Впрочем… Денис почему-то тоже посмотрел на нее. И она знала, что он смотрел очень долго, чувствовала его взгляд, но сама смотрела теперь уже на Федора. Не моргая, до боли в глазах, решив не сдаваться, смотрела на Федора, пока ни поняла вдруг, что тот уже давно молчит, и все взоры обращены на Кристину, рассказывающую забавный случай из их студенческой жизни. Поняла и заметила недоумение на лице Федора, ставшего безвинной жертвой ее поединка с самой собой. Но смотреть на Кристину — это было почти то же самое, что смотреть на Дениса, потому что они сидели рядом… Саша не знала, куда деть глаза.
Кажется, он был очень красивым. Наверное и скорее всего, так и было. Но она не могла сказать этого точно, потому что знала — источник магического притяжения находится не здесь.
Причина была не в этом. Было что-то еще. Что-то еще…
Еще несколько светящихся прямоугольников напротив потухло. Раненое крыло птицы теперь было раздроблено на мелкие части, словно в него разрядили автоматную очередь. Но птица все летела, продолжала лететь так же высоко даже на одном крыле. Саше стало грустно и до глупости жалко эту птицу, которую она придумала и которая еще несколько минут назад была такой красивой и сильной. Захотелось помочь, взять на руки, донести до гнезда, перевязать перебитое крыло… Так что же, все-таки? Что это было?
Сделав над собой усилие, она оторвала взгляд от окна. Птицу все равно не спасешь. Едва ли стоит наблюдать за тем, как она будет продолжать умирать у нее на глазах. Рано или поздно погаснет свет в последнем окне, и птицы, которую придумала Саша, больше уже не будет. Так что с того? Ее ведь и не было никогда.
Она потушила свет на кухне. Может быть, сейчас в том доме напротив кто-то точно так же сидит у окна и видит другую, свою, птицу. Может быть, выключив свет, она ранила ее, а может быть…
В этот момент она отчетливо услышала, как захлопнулась дверь наверху.
Это было странно — едва слышный, приглушенный хлопок, звук, длившийся всего секунду и наступившая вслед за этим тишина. Саша замерла, прислонившись к стене, и долго стояла в полной темноте, боясь сдвинуться с места. Но больше не было никаких звуков. Только привычное тиканье часов, равнодушно отсчитывающих пробегающие секунды. Неужели это ей только показалось? И даже если не показалось, неужели это могло что-то значить? Что-то значить — для нее? Но где-то в глубине души, несмотря на все ее усилия, рождалась уверенность, что этот звук…
Она не имела понятия о том, сколько времени простояла вот так в прихожей, прислонившись к стене. Но почему-то знала, что ей не стоит сейчас уходить, что нужно просто подождать, сосем немного, и тогда…
И все-таки, прозвучавший в тишине звонок застал ее врасплох. Долгожданное оказалось неожиданным — видимо, она ждала слишком долго. Саша вздрогнула, не решаясь сдвинуться с места. Звук часов оказался спасительным. Она принялась отсчитывать бег времени и досчитала почти до ста… И вдруг поняла, что еще несколько секунд — и все исчезнет. Все то, что должно произойти, не произойдет только лишь потому, что она, поддавшись искушению, пытается испытать судьбу. Дразнит ее, делая вид, что не слышит зова. Как капризный ребенок, хочет заставить себя уговаривать, просить принять то, о чем только что просила сама, чего хотела больше всего на свете. И в ту же секунду бросилась к двери, распахнула ее, несмотря на поздний час, даже не глянув в глазок, потому что все знала заранее.
— Я думал, ты уже спишь…
Он улыбался немного смущенно, теперь уже точно убедившись, что не сможет найти подходящих слов и хоть как-то объяснить ей причину своего ночного вторжения. Но она этого и не потребовала. Она восприняла его появление так естественно, как будто они заранее обо всем договорились. Как будто заранее знала то, о чем сам Денис еще несколько минут назад даже и не догадывался. Ей не нужно было ничего объяснять.
— Я не ложусь так рано. Ну, проходи, что же ты стоишь?
Он переступил порог, и Саша закрыла за ним дверь, заставив его смутиться еще сильнее от собственной неуклюжести. Некоторое время они стояли в полной тишине и темноте. Чечетка, неустанно отбиваемая часами, оказалась в тот момент единенной приметой убегающего времени. Нащупав в темноте выключатель, она нажала на клавишу и прищурилась от света. Денис смотрел на нее, не отрываясь.
— Проходи, — снова повторила она, — сюда, в комнату.
Разувшись, он послушно пошел вслед за ней. На стене висела большая черно-белая фотография в рамке. Девушка, изображенная на ней, отдаленно напоминала Сашу. Такие же большие грустные глаза…
— Кто это? — спросил он, пристально всматриваясь в черты, казавшиеся ему знакомыми. Он как будто уже видел эту фотографию раньше. Или, может быть, это все-таки была Саша… — Это ты, Саша?
Она обернулась и, улыбнувшись спокойной улыбкой, тихо сказала:
— Нет, что ты. Мы просто похожи. Это Марина.
— Марина…
— Солнце — мое, а шагает по всем городам. Солнце — мое, я его никому не отдам!… Замечательно сказано, дядя Федор?
— Солнце — твое… — с большим сомнением в голосе пробормотал приятель. — Не знаю. С каких это пор ты стихи сочиняешь?
Федор не мог скрыть своего недоумения, за десять лет знакомства впервые наблюдая Дениса в подобном состоянии.
— Это не я сочинил. Это Марина!
— Какая еще Марина?
— Цветаева, неотесанное ты бревно! Цветаева Марина!
— А-а-а… — протянул Федор, словно успокаиваясь. — Ну, это еще полбеды. А я уж боялся за твое душевное здоровье…
— К черту душевное здоровье! Больная душа по крайней мере дает тебе почувствовать, что ты — живой. Живешь, дышишь, видишь. Чувствуешь… А здоровая — ее как будто и нет. Не болит, и ты ее не чувствуешь… Ни на час, ни на луч, ни на взгляд, никому, никогда, пусть погибают в бессменной ночи города!..
— Слушай, заткнись по-доброму, — беззлобно прервал его Федор, — серенады девкам под балконом пой, если тебя так распирает. Но я, кажется, догадываюсь, в чем причина…
— Да ну?
— Ну да!
— Оч-ч-ень содержательная у нас с тобой беседа получается! — захохотал Денис. — Да ну, ну да. Это, короче, слушай, тыры-пыры. Как ее там?
— Выходит, я был прав. А ты ведь еще сопротивлялся!
— Ты о чем?
— О ней! — с пафосом произнес Федор и, выдержав торжественную паузу, добавил: — О причине! Из тебя прет лирика, а это означает, что ты влюбился…
— Да ну? — Денис попытался спровоцировать его, но Федор не поддался:
— Причем влюбился в даму… с филологическим образованием! Они же все без исключения повернутые на поэзии и всякой там прозе. Элементарно, Ватсон?
— О, да, мистер Холмс! — снова рассмеялся Денис.
— Ну и как она тебе?
— Замечательная. Прекрасная. Необыкновенная. Самая лучшая на Земле. Это все, что я могу тебе сказать.
— Этого достаточно. Впервые, кстати, слышу от тебя такие слова. Между прочим…