Шестое чувство

Меада едва не рассмеялась в ответ. Помнил ли он, что раньше он также называл ее – дорогая? Понимает ли он, что только что сказал? Или у него просто сорвалось с языка привычное словцо? Но какое это имело значение, когда он смотрел на нее такими глазами. Невольно у Меады слетело с языка признание, она прошептала:
– Тише! Я открою тебе секрет. Она была дочкой фермера. Когда она становится сама собой, то в ней по-прежнему видна дочь фермера и она очень добрая. Она не знает, что я знаю, об этом мне проговорился дядя Годфри.
– Хотелось бы мне посмотреть, как она доит корову, – пошутил Жиль.
– Но это ей как раз нравится делать. Когда они отдыхают, то уезжают в деревню, и там они очень, очень счастливы. Мне не следовало так смешно отзываться – это ужасно с моей стороны. Она напускает на себя важный вид, так как считает, что это способствует карьере дяди Годфри. Знаешь, она была исключительно добра ко мне.
Он обхватил ее за талию и по воздуху перенес через последние три ступеньки на пол вестибюля.
– Оставь совесть в покое, – словно подразнивая, сказал он. – Почему бы тебе просто не рассмеяться? Пойдем!
На ступеньках при выходе из дома они повстречали Агнесс Лемминг, шедшую им навстречу. Она несла тяжелую сумку и выглядела усталой, впрочем, у нее всегда был усталый вид. Свои густые каштановые волосы она спрятала под черным беретом так, что они едва виднелись. Лицо было бледным, а под глазами темные круги. Одета она была в фиолетовые жакет и юбку, а этот цвет так не шел ей. Не в обычае Меады пройти мимо, не поздоровавшись.
– Доброе утро, – сказала она. – Это майор Армтаж.
Агнес Лемминг улыбнулась. У нее была очень милая улыбка. Ее карие глаза приятно и мягко светились.
– Да, я знаю. Я так рада.
Но улыбка тут же исчезла с ее лица. Она продолжила с нервной торопливостью:
– Боюсь, что мне нельзя долго разговаривать. Я и так задержалась. Моя мать спросит меня, где я была все это время. А мне сегодня пришлось стоять везде в очередях, столько народу в магазинах.
Как только машина выехала на дорогу, Жиль спросил:
– Кто она? Я с ней не знаком?
Меада помотала головой.
– Нет. Ее зовут Агнесс Лемминг. Она живет в квартире на первом этаже.
– Ее кто-то обижает? Очень похоже на это.
– Ее мать. Если честно, то я считаю миссис Лемминг самой большой эгоисткой в мире. Она сделала из Агнесс рабыню и изводит ее все время. Даже не знаю, как только Агнес выдерживает.
– Замечу, что она может сломаться в любой момент. Но не будем больше говорить о ней, лучше поговорим о нас. Сегодня ты выглядишь лучше. Ты выспалась?
Меада кивнула.
– Ты никогда не мечтала о том, чтобы тайно сбежать со своим возлюбленным или о чем-нибудь подобном?
– Я вообще ни о чем не мечтала.
Он бросил на нее сбоку острый взгляд и сказал:
– Пустое дело предаваться мечтам.
Меада опять кивнула головой.
Он снял одну руку с руля и положил сверху на одну из ее рук.
– Все уже позади. Теперь будем веселиться. Ты расскажешь мне обо всем, что мы делали в Нью-Йорке, о чем говорили; потом я сосредоточусь на услышанном с целью восстановления этого в памяти.
Она не все поведала ему, хотя рассказала о многом: о тех приятных часах, что они провели вместе, где обедали и танцевали, какие пьесы смотрели в театре.
На обед они остановились в одном из загородных придорожных кофе. Меада внезапно спросила:
– Тебе знакома девушка по имени Карола Роланд?
Едва она произнесла это имя, как возникло странное ощущение, будто она бросила камень в спокойный пруд и наблюдает за искаженной картиной отраженных в воде деревьев и неба. Но это было лишь впечатление. Вот что она увидела на самом деле. На его щеках заиграли желваки, шея напряглась. В его ярких голубых глазах блеснуло еле уловимое выражение чего-то знакомого и тут же исчезло. Он медленно сказал:
– Ты знаешь, мне это имя явно что-то напомнило, только не вспомню, что именно. Кто она?
– Она поселилась в нашем доме на верхнем этаже месяц тому назад. Она актриса.
– Молодая?
– Лет двадцать пять-двадцать шесть, или чуть больше, не знаю. Очень красивая.
– Как она выглядит?
– Золотистые волосы, голубые глаза, изящная фигура.
Жиль рассмеялся.
– Образ идеальной блондинки, джентльменам он очень нравится! И что в этом такого? Не в моем вкусе, дорогая.
– Она чрезвычайно красива, – великодушно отдавая ей должное, сказала Меада. – И ты… ты не должен называть меня дорогая.
– Я не знал, что не должен. Но почему? Это так легко и удобно.
– Потому что ты неискренен, – ответила Меада. – Вот почему.
Он рассмеялся.
– Перерыв для закуски и для освежающих напитков. Сюда идет официант. Сладости выглядят страшновато. На твоем месте я бы взял себе сыр… Нет, мы оба возьмем сыр. Такая серьезная пища более подходит к красивой этической проблеме, чем потрескавшееся в масле желе или окаменевшие на вид сладости. Тем более, кажется, что сыр настоящий Чеддер, а не какой-нибудь поддельный, его вкус невозможно забыть. Увенчанный лаврами поэт сказал бы по такому случаю, если бы удосужился обратить свое внимание на сыр:
Английское мясо и английский сыр
Для меня словно настоящий пир.
– Но когда мы одни, как сейчас, почему я не должен называть тебя дорогая?
Ресницы Меады взлетели кверху, блеснули глаза, и ресницы вновь опустились.
– Я говорила тебе почему.
– В самом деле?
– Ты так не считаешь.
Жиль намазывал маслом сухое печенье.
– Погляди-ка, похоже на чтение чужих мыслей. Если так, то ты плохо их отгадываешь. Возьмем что-нибудь попроще. Например, это масло или маргарин? Выглядит как масло, а на вкус маргарин.
– Возможно, здесь того и другого поровну.
– Возможно, и так, – Жиль нагнулся к ней через стол. Его смеющиеся глаза взглянули прямо ей в лицо. – Вот ты какая половинчатая, раз так говоришь. Возможно, так оно и есть, дорогая.
– О-о! – протянула еле слышно Меада. Сердце у нее сжалось. Она должна вести свою игру, причем играть так же легко и непринужденно, как и он сам. Если бы она только не любила так сильно. С каким бы удовольствием она, стерев в памяти любовь, если бы это было возможно, вернулась назад, как вернулся назад он, к тем первым очаровательным дням влюбленности и постоянного флирта друг с другом. Как раз этим он сейчас и занимался. Не успела она толком посетовать, как внезапно ощутила в себе желание и силу делать то же самое. Он подшучивал над ней, и она насмешливо улыбнулась ему в ответ.
– Половинка хлеба лучше, чем ничего, не так ли? – продолжал он. – Сейчас мы закажем себе торт. Между прочим, действительно интересно, помолвлены мы или нет? Если мы помолвлены, то, конечно, я с полным правом называю тебя дорогая и думаю, что ты могла бы называть меня более нежно, чем просто Жиль. А если мы не помолвлены, то почему? Я имею в виду, кто тому виной? Ты? Нет, не ты, в противном случае, ты вряд ли стала бы так кокетничать со мной и ты не носила бы траур, так как полагала бы, что я погиб. Неужели в таком случае ты хочешь взвалить всю вину на меня?
Меада не могла больше выносить это. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно, но плакать в его объятиях. Она произнесла мягким, но дрожащим голосом:
– Но разве все не прекратилось само собой… когда ты забыл?
– Конечно, нет! Нельзя считать все потерянным, если ты просто забыл. Допустим, мы поженились, меня контузило в голову, разве это могло разрушить наш брак? Ладно, я рад, что ты понимаешь, к чему я клоню. Это не может разделять нас. Если ты хочешь, чтобы я перестал называть тебя дорогая, тогда ты сама разрываешь все между нами.
– Или ты.
– Дорогая, ну почему я? Мне все это как раз очень нравится. Нет, но если ты хочешь покончить с этим, сделай это сама. Я не дарил тебе обручального кольца?
Она мотнула головой.
– Нет.