Темное солнце

— Он идет, — почти беззвучно прошептала бедная сумасшедшая.
— Кто — он? — спросила Мадленка, на всякий случай отступая к двери.
— Он найдет меня, — горько вымолвила Эдита Безумная. — Я последняя, он не может уйти без меня. Ты — ты не мог бы спасти меня, мальчик? Пожалуйста, у тебя доброе лицо.
— Я попытаюсь, — пролепетала Мадленка. — Я закрою дверь, и он не сумеет войти.
— Да, — сказала Эдита, подумав и печально кивнув, — дверь — это хорошо. Крепкие засовы, много засовов! — Она приподнялась на постели, глаза ее лихорадочно горели, уставившись куда-то за окно. -Солнце в крови! — пронзительно закричала она, так что Мадленка заткнула уши. — Темное солнце! Господи, охрани нас, грешных!
Дикий вой несчастной перешел в судорожные рыдания, — и, не помня себя, Мадленка опрометью выскочила за дверь. Она не остановилась, пока не отбежала от покоев Эдиты Безумной достаточно далеко, и только тогда отважилась посмотреть, что же так напугало бедную страдалицу. Красное солнце в дымке зависло над окоемом, и Мадленка невольно вздрогнула, вспомнив синеглазого рыцаря, простертого у ее ног. Даже мертвый он имел власть над помутившимся рассудком своей жертвы; Мадленка не забыла ни его девиз, ни изображение на его доспехах, которое и имела в виду Эдита, говоря о «темном солнце».
«Впрочем, раз он умер, — решила Мадленка, — простим ему его прегрешения. Слава богу, я не Эдита, и меня не так легко сломать».
Самозванка как сквозь землю провалилась. До полночи — времени, назначенного для встречи — осталось чуть больше часа, и Мадленка, рассерженная своей неудачей, в которой ей было некого винить, кроме самой себя, говорила себе, что туда-то ее лжетезка наверняка придет. Мадленка повернулась и зашагала по направлению к часовой башне.
Мадленка не успела уйти далеко. Чья-то тень накрыла ее; Мадленка хотела было отпрыгнуть в сторону, но не успела. От удара по голове зазвенело в ушах, и она потеряла сознание.
Первым, что увидела Мадленка, придя в себя, было старое, почерневшее от времени деревянное распятие, висевшее на стене. Оно качалось, то приближаясь к глазам Мадленки, то отодвигаясь от них, и девушка, сообразив, что это следствие ее плачевного состояния, прикрыла глаза и постаралась дышать глубоко и ровно.
Когда она вновь разлепила веки, распятие на стене уже не раскачивалось и потолок не проявлял пагубного стремления упасть ей на голову. Мадленка приподнялась и увидела, что лежит на полу в незнакомой комнате. Ощупав затылок, Мадленка обнаружила на нем порядочную шишку, и тут ее охватил внезапный страх. Она поспешно оглядела свои руки и ноги — нет, они не были связаны. Никого, кроме нее, в комнате не было.
«Неужели это Эдита Безумная так огрела меня? — окончательно рассердившись, думала Мадленка. — Но зачем? Я же не сделала ей ничего плохого!»
Охнув, Мадленка поднялась на ноги и осмотрелась. Чистенькая светлица напоминала комнату служанок: просто, опрятно и без излишеств. Мадленка попыталась сообразить, как она могла сюда попасть, но так и не сообразила.
«Пожалуй, пора уходить отсюда, а то обо мне невесть что подумают».
Единственная дверь открывалась в соседнюю комнату. Мадленка толкнула створку плечом — и замерла на пороге.
Эту комнату она видела прежде, когда приходила с Августом навестить самозванку. Это были покои лже-Магдалены Соболевской. Сама Магдалена…
Мадленка на негнущихся ногах подошла туда, где лежал бесформенная груда, которую она признала только по золотопарчовому платью. Лицом самозванка уткнулась в пол, ее руки были раскинуты в стороны, как у сломанной куклы. Мадленка закусила губу, затем осторожно перевернула тело. В том, что это тело, она уже не сомневалась, но при виде лица, исколотого, изрезанного, искромсанного каким-то острым предметом, ее охватил ужас.
— Господи Иисусе! — едва выговорила Мадленка побелевшими губами.
Мозг ее лихорадочно работал. Бежать, бежать отсюда, бежать немедленно. Если «Михала Краковского» обнаружат рядом с изуродованным телом мертвой самозванки, не помогут «Михалу Краковскому» никакие святые угодники. Какое счастье, что она, Мадленка, пришла в себя так вовремя. Мадленка медленно распрямилась — и только тогда увидела второе тело, лежащее на постели.
Мадленка попятилась боком, как-то всхлипнула и зажала рот ладонью, затем обеими. Ужас, который она испытывала, возрос до размеров безграничных и заполнил собою все ее существо. Мадленка сделала шаг к двери, но вернулась и приблизилась к кровати. На ней вечным сном заснула мать Августа, княгиня Гизела. Голова княгини была повернута к двери, и остекленевшие глаза не выражали ничего. Из тонкого надменного рта стекала на покрывало узкая струйка крови. В груди у княгини, погруженная в тело по рукоять, торчала мизерикордия славного рыцаря Боэмунда фон Мейссена, о которой все решительно при дворе знали, что с недавних пор она принадлежит «Михалу Краковскому». Никак нельзя было бросить здесь такое доказательство своей вины.
Забрать мизерикордию и бежать! Скорее, скорее!
Но только Мадленка взялась за рукоять, намереваясь извлечь проклятый клинок, как растворилась дверь, ведущая в коридор, и на пороге показался князь Август.
— Я пришел к вам… — начал он.
Слова замерли у него на губах. В одно мгновение он охватил взглядом все: мертвую мать, подлого труса, коварно всадившего ей в грудь клинок, лежащую в обмороке — или, может быть, тоже убитую? — панну Соболевскую. Издав дикий крик, Август бросился на Мадленку, выхватив меч.
— Молись! Молись, мерзавец, пришел твой последний час!
У Мадленки не было никакого оружия: короткий меч, который она носила при себе, исчез бесследно. Она метнулась прочь от разъяренного Яворского, споткнулась о резную скамью и растянулась на полу. Подбежавший Август взмахнул мечом, готовый отсечь ей голову. В отчаянии, не соображая, что она делает, Мадленка выбросила руку, защищаясь от слепящего клинка.
— Господи, прими мою душу, — закричала она, -ты знаешь, я не делал этого!
Клинок задел за подсвечник, который с грохотом опрокинулся. Мадленка отползла назад и прислонилась спиной к стене.
— Мерзавец! — закричал Август и вторично замахнулся мечом.
— Не надо, Август! — взвизгнула Мадленка.
В двери вбежали люди; кто-то закричал, кто-то требовал звать священника. Август хотел опустить меч, но, видно, не смог убить безоружного; тогда он размахнулся и рукоятью ударил Мадленку по лицу, после чего бросился на нее и стал бить ногами. Мадленка не сопротивлялась: она только закрыла руками голову, молясь, чтобы все кончилось как можно скорее. Удары прекратились; Августа оттащили, Мадленку грубо подняли на ноги. Ребра у нее болели, из рассеченной губы текла кровь, нос, похоже, был сломан, — рукоять оказалась дьявольски тяжелая.
— Это твоих рук дело? — спросил Петр из Познани спокойно, указывая на мертвую княгиню.
Мадленка с ужасом затрясла головой. Только теперь она осознала, какая ловушка была ей расставлена.
— Нет! Нет! — отчаянно прорыдала она.
— Увидим, — со зловещим хладнокровием промолвил Петр из Познани. — А пока — бросьте его в подземелье! Как только пир кончится, я сам им займусь.
— Я отдам тебя на растерзание собакам! — закричал Август. — Живьем отдам!
Он умолк, упал на колени возле тела матери и закрыл лицо руками.
Так я и знал, что это добром не кончится, -вполголоса промолвил один из слуг, когда Мадленку увели. — Помните, как он бросился на князя Августа с кинжалом, когда мы его только нашли на дороге? Наверное, он уже тогда его убить хотел, а когда его удержали, даже укусил Каролека.
— Может, это лазутчик крестоносцев? — предположил второй слуга.
— Все может быть, — желчно сказал Петр из Познани, и шрам на его щеке ожил, задергался. — Ничего. Завтра он у меня заговорит, клянусь христовыми ранами!
— Вот что бывает, когда господа приближают к себе неведомо кого, — подытожил первый слуга.
Мадленка не слышала этих слов. По выщербленным осклизлым ступенькам ее волокли в подземелье, угощая по пути пинками и щедро осыпая проклятьями. Страж грубо втолкнул ее в темницу, дверь со скрежетом затворилась, и Мадленку обступила кромешная тьма.