Хроники Вторжения
Олигарх широко заулыбался, заметил в ответ:
– Я рад, Викула Селянинович, я почему-то так и думал, что вы вельми сильны именно в психологических аспектах. Внимательно слежу за вашим творчеством. Жаль, что давненько не было ничего нового.
Внезапно прорвало Сеню:
– И ничего удивительного, Митрофан Йесич. Нового у нас – тьма, прорва всего нового. Да вот, скоты, не издают. Издательская политика у них, понимешь, меняется. Вот взяли бы вы, Митрофан Йесич, да всех их – в Сибирь…
Тут уж я ткнул Сеню локтем.
– Положим, вам, Семен Валентинович, грех обижаться. Уж кого издают, так издают, – шутливо упрекнул Осинский.
– Мало, – с обидой обронил Сеня. Да, развезло коллегу.
И тут в дверях появляется до боли знакомое лицо, лицо генерального директора издательства «Большой Юго-Восток». Юрий Долгоруков-Самошацкий.
– Ба! – кричит. – Писатели! Не чаял, не ждал увидеть. Митрофан Иосифович, мое почтение. Уже гудим?
Бляха муха! И этот тоже спонсор? Ну-ка, что дальше-то будет? Вот уж воистину ночь испытаний и утро чудес.
Долгоруков-Самошацкий не мешкая ухватил со стола пару ложечек икорки паюсной, положил ее добрым слоем на изумительного вкуса домашние блины, приготовляемые на дрожжевом тесте из гречневой муки, добавил туда же несколько раковых нежных шеек, посыпал кинзой и базиликом, проложил кусочком сыра «сулгуни», свернул все это конвертиком и ласковым движением налил себе фужер водки.
– Ребята, ничего, что я сам? Ваше здоровье, – и закусил выпитое блинным ассорти. Медленно, со знанием дела прожевал и попросил Осинского:
– Сыграй-ка, брат Митя, что-нибудь наше.
Осинский без лишних слов снял со стены двенадцатиструнку и принялся подтягивать колки и перебирать струны, взгляд его затуманился. Он смотрел куда-то за окно, наверное, погружался в бардовскую нирвану.
И полилась песня. Теплая, нашенская, чувственным, несколько ломаным тенором – но в устах кого? Осинского! Песня про сырую тяжесть сапога, росу на карабине; «кругом тайга, одна тайга и мы посередине»…
Долгоруков-Самошацкий подхватил фальшивым баском, но тоже с чувством, со слезою.
– Друзья, давайте, вскрывайте шипучку, – бросил он нам по ходу проигрыша.
Сеня с готовностью занялся шампанским – руки у него тряслись, но ничего не попишешь, очень уж ему хотелось выглядеть своим парнем. Ядреная двухсотдолларовая струя ударила из бутылки и плюхнула на стол, Сеня поспешно привстал и разлил по фужерам из ополовиненной емкости.
Я имел удовольствие видеть, как олигарх Осинский, у которого в ухватистых руках «пол-царства расейского», с удовольствием смаковал напиток, радовался как ребенок терпкому кислому вкусу и приговаривал при этом:
– Вот, сволочи, какой-то квас делают, а не шампанское. Вот у нас шампанское – так это шампанское. «Абрау-Дюрсо», «Новосветский сердолик», а, братцы? «Артемовское игристое» в солевых копях выдерживают – уникальный аромат!
– Митя, а когда собираешься с Западом разделываться? Что-то наглеют не по дням, а по часам. Какие-то они неотчетливые. Может, им финансовый крах устроишь, для начала? – завел неизбежный разговор о политике крупный издатель.
– Успеется, куда они от нас денутся, – меланхолично заметил Осинский и снова взялся за гитару. Песня была про «надежды маленький оркестрик».
Я пересилил себя и занялся таки закусками. Описание оных отняло бы слишком много времени, а между тем ситуация и без того ясна – это вам не ресторан «Пиккадили». Я жевал и совершенно определенно, можно сказать, вкусовыми пупырышками понимал, что все эти круто заряженные посетители ресторанов – сплошь лохи, мелкие обыватели да и только.
Естественно, увлекшись, я пропустил появление третьего спонсора. А когда увидел, – он присаживался напротив, – мне стало не по себе. Батюшки, да это же Витольд Шмаков, человек с глазами одновременно убийцы и вечного двоечника, что изо всех сил старается перейти в следующий класс. Впрочем, сейчас он выглядел совершенно иначе: благожелательность и интерес читались на его лице. А между тем этот человек из ниоткуда, из глухой провинциальной деревни сумел за пять лет подмять под себя всю цветную металлургию N-ской губернии. Это он перестрелял всех местных «воров в законе», пасшихся на этой изобильной делянке, нагнал страху и купил оптом и в розницу милицию, прокуратуру и народный суд, и стал недосягаем, как демиург местного значения.
Он как раз вклинился в диалог Сени с Юрием Долгоруковым-Самошацким. Они оба, на два голоса костили на чем свет стоит российские порядки. Все это стало мне сильно напоминать атмосферу шестидесятницкой кухни – те же безаппеляционные приговоры и блеск шашек. Хорошо быть великим в своей компании, особенно, когда не надо отвечать за свои слова, – тут тебе и радикальные планы спасения, и безупречные, никогда не сбывающиеся, футурологические прогнозы.
Но я отвлекся. Шмаков послушал сей задушевный треп и, разлив по стопочкам, произнес тост:
– За Великое Кольцо цивилизаций!
Я сразу не понял, что он имел в виду. И без того это «безумное чаепитие» вызывало во мне все нарастающее смятение. Как же так, думал я, ведь так не бывает, не может быть – Осинский, Шмаков вот так запросто, как школьники распевают романтические песни, пускают слезу. Какие, к черту, из них романтики? Издатель, который меня лишь раз удостоил высочайшей аудиенции, осчастливил пятью минутами, в течении которых еле слышно бубнил себе под нос, так, что приходилось ловить каждое слово – здесь совершенно свой парень, никак не заподозришь в нем сноба и холодного дельца. Про тех двух душегубов я вообще молчу. Но как же Сеня ничего не чует, с его-то чутьем? А впрочем, я понимаю – атмосфера затягивает, доверительная близость к сильным мира сего. Это почище денатурата натощак!
Не помню, когда меня шибануло – инопланетяне! Наверное, когда Сеня пошутил насчет желтого мрамора, мол, в каком руднике такой добывают – венерианском или на Церере? А Шмаков нимало не смущаясь ответил:
– Это не мрамор, Сеня. Это – янтарин. Тот самый.
Я глянул и чуть не охнул. Как я раньше не заметил? Стены испускают матовый блеск, исходящий словно из самой толщи густо-янтарного полупрозрачного минерала.
Сеня пошутил что-то насчет комиссии по контактам, не помню что именно. Я еще глянул на Игоря Мстиславовича, собственно, я его на этом банкете рассмотрел в первый раз. Он тихонько сидел в дальнем углу стола, на неудобном пуфике и методично поглощал закуски. Водки и прочего он не пил. Ни на кого не смотрел, смотрел исключительно себе в тарелку.
– А насчет контактов – это вот к нашему инспектору, – посоветовал Осинский.
Игорь Мстиславович поднял голову, отер салфеточкой губы – пришел его час.
– Если мне будет позволено, я несколько проясню ситуацию для господ писателей…
– Проще, проще надо быть, Игорек, – прорвалось что-то знакомое в интонации Шмакова. Нет, все-таки не прорвалось – вполне дружеский тон интеллигентного, но знающего себе цену человека.
Все же подмена типажей меня пугала. Я жаждал видеть в Шмакове бандита, того Шмакова, что мелькал в скандальных телерепортажах, а действительность мне подсовывала чуть ли не диссидента-правозащитника-шестидесятника. Но с другой стороны, положа руку на сердце, бандитской ипостаси я боялся. Я заглядывал в его глаза, пытаясь разглядеть в них волчьи искорки – тщетно.
– Итак, – приступил к делу инспектор комкона, – биомуляжи и биофантомы. Вот два феномена, с которыми нам постоянно приходится иметь дело. Почему-то инопланетяне избегают иметь с нами прямые контакты. Что такое биомуляж? Это, в собственном смысле, биологический объект, например, человек. Но при этом вовсе не человек. Видите ли, белки белкам – очень даже рознь. На молекулярном уровне – обычная картина. Но на субатомном – никаких вам электронов, никаких нейтрино, кварков и прочих известных науке частиц. Мы это называем «доквантовое желе». Совсем другое дело – биофантомы. Их от людей отличить нельзя, если бы не странная активность их мозга – нет альфа-ритмов, зато есть постоянные и мощные тета-ритмы, знаете, что бывают у человека в период глубокого транса, навроде медитации йогов и тибетских монахов.