Ведьма и князь

Как-то поздним вечером Малфрида сидела у окошка, переплетая косы. В небе плыл ясный молодой месяц, ночь выдалась звездная, отчего Днепр внизу отсвечивал красиво и таинственно. Был как раз Ярилин праздник, [49] когда в народе отмечают уход весны и начало лета. В такое время люди едят медовые сласти, жарят яичницу, много пьют хмельного пива, стараясь опорожнить бочонки прошлого урожая. И поют. Вот и теперь Малфрида слышала долетающие из людской песни, славящие Ярилу. Весело пели, слаженно, многоголосо… И вдруг за этим пением она различила… Кто-то другой не заметил бы, но ведьма уже поняла, что не только люди оживлены в светлый Ярилин праздник.
Быстро отбросив за спину косу, чародейка поспешила из терема. Страж-охранник следом хотел идти, но она прикрикнула на него: мол, разве я пленница тут? Охранник только залепетал: дескать, здесь женщины без сопровождающих не выходят, особенно теперь, когда войска собрались в Витичеве. Да и подвыпивших много, могут и обидеть одинокую девку. Однако Малфрида слушать его не стала, резко оттолкнула и кинулась по сходням – только забренчали гроздья стеклянных бус, которые она не успела снять перед сном. Внизу распахнула тяжелую калитку и скользнула между деревянными частоколами.
Ночь манила своей прохладой, шорохами, идущей от реки сыростью. И еще чем-то. Малфрида чувствовала это, почти узнавала. Ее черные, видящие во мраке глаза шарили по округе, примечая во тьме проходы между строениями. Она почти бежала, устремляясь вперед, только гравий шуршал под ногами в мягких поршнях [50] да плескался по коленям подол длинной рубахи. Сзади, правда, тяжело топал кинувшийся вдогонку охранник, но вскоре его шаги затихли. Малфрида же просто летела, ощущая давно забытое единение с ночью, с природой, с тем таинственным и мало кому ведомым, что она угадывала и узнавала.
Витичевские стражи-воротники не препятствовали ей выйти за частокол. Ведь в Ярилин праздник многие уходят на ночь из душных изб, пируют до зари на открытых полянах, у пашен, пьют без меры ячменное пиво, проливая положенное на землю, в дар Яриле. И обычно до утра не возвращаются, дабы омыть лицо ночной росой, которая в эту ночь обладает благодатной целебной силой. Потому мелькающая в темноте женская фигурка никого и не заинтересовала. Правда, окликали ее пару раз, зазывали к кострам, но Малфрида светлой тенью проскальзывала мимо, пока не миновала ряды пристаней с ладьями и челноками, не спустилась к самой воде, у которой шуршал на ветру молодой камыш. Все дальше удалялась она по берегу, пока шум города не стих позади. Тут Малфрида впервые замедлила шаги, огляделась, все еще тяжело дыша. Да, она не ошиблась. В воздухе веяло чем-то нечеловечьим, словно сквозняком легким тянуло.
Видели ли это обычные смертные, но Малфрида отчетливо разглядела: сидит на выступающем из воды камне омутный хозяин, борода длинная в реку уходит. А вокруг русалки собрались, украшают длинные волосы кувшинками, переговариваются, смеются негромко. Не одни водяные духи тут собрались, на берегу столпились и странные мохнатые существа. Не умей Малфрида так хорошо видеть во мраке, приняла бы их за болотные кочки, но она сразу определила, что это зеленые маленькие человечки, так называемые луговые и полевые. И сошлись они тут потому, что праздник сегодня, иначе, когда бы еще этих жителей вод и открытых земляных пространств вместе встретить можно было бы?
Малфрида стала тихо приближаться к ним. Но, земная и теплокровная, она не обладала легкостью духов, вот под ногой ее и треснул сухой камыш, зашелестела трава. И существа сразу заметили ее, засуетились. Русалки даже манить начали, как только одни они умеют, когда человек идет на их зов, потеряв силу и разум. Однако Малфрида не зря жила прежде среди таких же вот духов, ее так просто было не пронять. Наоборот, соприкоснувшись с их мало кому доступным миром, она ощутила удвоенную мощь, даже черные очи под ровной светлой челкой блеснули желтоватым светом.
Духи это тотчас заприметили.
– Ведьма, ведьма!
Омутный даже в воду соскользнул со своего камня, русалки стали отплывать, и только когда Малфрида засмеялась звонким живым смехом, они замедлили бегство, поняв, что чародейка не со злом пришла. Ринувшиеся было в сторону луговые, вновь стали сходиться, с любопытством поглядывая на нее снизу вверх из-под спадающих на маленькие глазки зеленых травяных прядей.
– Кто такая? Мы тут всех знаем, однако тебя не видывали раньше.
Луговые и полевые – духи лугов и полян, заросшие травой существа, хранящие плодородие земель.
– А я не здешняя. Я в лесах жила, когда в древлянских, когда на полночи, где ели вершинами серое небо подпирают. А вот вы мне ответьте: отчего тут собрались, почти подле людей?
Ее голос звучал гораздо громче, чем у них, да и статью она выделялась среди низеньких полевых, луговых и казавшихся прозрачными в лунном свете русалок. Омутный, и тот смотрелся рядом с чародейкой каким-то корявым старым дедом, мокрым и голым. Но то, что она их притягивала, – несомненно. Нежить всегда тянет к тем, в ком течет горячая людская кровь.
Малфриду обступили, старались прикоснуться к ней. На ее вопрос ответили, что, мол, ночь нынче такая, когда люд под звездное небо выходит, а не таится в домах, где огонь сварожич [51] не подпускает близко природных духов. Вот они и решили: может, кто из смертных на их тайный зов попадется? И тогда русалки заманили бы его к омутному под воду, полевые в траву повалили бы, а луговые оплели травами – не вырваться.
– Что-то, погляжу, вы на людей сердиты, – заметила ведьма, уютно располагаясь на земле рядом с ними. Один луговой к ней даже на колени забрался, заурчал довольно, когда Малфрида стала перебирать его травяную поросль на спинке. – Али люди вам подношений мало сделали на Ярилин день, али позабыли о вас?
Да нет, отвечали, все было, как полагается. Ну, почти все. Ибо люди нынче все больше о походе говорят, а о земле и воде мало помышляют. Мелкому же природному люду от того обидно.
– Да будет вам, – отмахнулась Малфрида. – Люди на то и люди, чтобы о своих делах радеть, а не о ваших нуждах. Что, небось думали, погубите кого из смертных, и они вновь вспомнят о вас? Не выйдет. Сейчас, когда князь с дружиной на войну собирается и столько кораблей готово к отплытию, неужто смерть какого-нибудь неосторожного смерда или заблудившегося ребенка кого обеспокоит? Нет, до этого дела никому не будет.
– Зато ты о людях заботишься, ну, словно Жива [52] ласковая, – угрюмо заметил омутный. – Если ты ведьма, отчего так любишь их?
– Среди них обитаю, зла от них не видела, вот и забочусь, – беззаботно улыбаясь и радуясь вновь обретенной связи с миром духов, ответила Малфрида. Даже откинулась на траву, позволив русалкам подползти ближе и играть ее косами, разглядывать желтые и зеленые бусины ожерелья.
– Раз ты чародейка, то люди долго к тебе добры не будут, – заметил один из полевых и захрюкал утробно – засмеялся. – Ты к ним с добром, а они рано или поздно захотят тебя осиновым колом проткнуть, а то и пламенем болезненным опалить. Иначе с ведьмами люди не поступают. Зато, если оставишь глупых смертных да к нам подашься – минет тебя лихо.
В словах полевого была своя правда. Но Малфриде думать о том сейчас не хотелось. Да и чего ей опасаться, если она под защитой самого князя? И как вспомнила про Игоря, поняла, что нужно сделать.
– О моей Доле или Недоле [53] – не вам гадать. Лучше слушайте, что велю.
Она села, окинув их мерцающим взглядом желтых глаз с узкими и черными, как у хищной птицы, зрачками.
– Вскорости многочисленные ладьи пойдут на полдень. И я буду на одной из них. Так уж сложилось. А как мне рассказывали, на Днепре пороги опасные имеются, там нередко корабли гинут. Вот вы, русалки, и помогите нам, поднимите воду, пусть корабли пройдут пороги безопасно.