Ветер с севера
Аббат сердито оттолкнул графа.
– Крест честной! Да я вижу, ты не прочь обратить меня в данника, Фульк? Всем известно – если что-то хоть на миг прилипло к твоим ладоням – того уже не отодрать.
Но Фульк Рыжий был настроен благодушно.
– Где же Пипина? А, она непременно придет к мессе в церкви в селении. Что же тогда мы здесь топчемся? Я привез ей племянника. Гляди, отче! Узнаешь ли ты моего сына Ги? Что скажешь? Вылитая Деленда – упокой, Господи, душу моей первой супруги.
Ирминон торопливо собирал своих монахов, чтобы поспешить в деревенскую церковь, распорядился захватить монастырскую дарохранительницу, хоругвь аббатства. На сына Фулька он глянул лишь мимоходом. Правда, на мгновение задержался, когда юноша с почтительным видом подал ему оброненный посох, а затем скромно опустился на колено, испрашивая благословения.
– Во имя Отца и Сына и Святого духа… – наскоро сотворил знамение аббат.
«Они с отцом похожи не больше, чем дубовый пень и хрупкая ольха. Вот разве что нос, этот крупный нос с горбинкой от Фулька. Да и в посадке головы чудится что-то».
Он отечески положил руку на черные, слегка вьющиеся волосы юноши.
– Идем, сын мой. Гляди – уже процессия с зеленью выстроилась за селом. Надо их встретить у храма.
Аббат Ирминон был доволен тем, как чинно шли монахи. Хоругвь с шитым золотом изображением святого вилась по ветру, блистали драгоценные кресты, каноники с дымящимися кадильницами выступали по сторонам и во главе шествия. Ирминон, важный и полный достоинства, отряхивая с полы парадной ризы только сейчас замеченную овечью шерсть, возглавлял процессию. За ним попарно двигались монахи и каноники – все сплошь в островерхих клобуках, смиренно опустив очи и спрятав руки в широкие рукава сутан. Даже Фульк с его людьми присмирели и тоже держались чинно из уважения к таинству.
Деревенская церковь высилась в самом центре селения. Это было удлиненное высокое строение из стоймя поставленных мощных дубовых стволов с покатой просмоленной тисовой крышей, с небольшой, увенчанной крестом колоколенкой наверху. Крест был покрыт позолотой, розовеющей в первых лучах солнца, как и резные коньки. Над вратами храма, к которым вели деревянные ступени, располагалась галерея, деревянные арки которой опирались на замысловатые колонны в виде статуй святых с длинными бородами, которым деревенский резчик придал сходство с древними волхвами, на которых, по его представлению, и должны были походить отцы церкви. Вход в церковь был украшен гирляндами зелени, и нежный аромат свежесрезанных стеблей смешивался с запахом сухого дерева и пропотевшей крестьянской одежды.
Когда процессия из Гилария-в-лесу приблизилась по склону к церкви, с другой стороны показалась темная стайка сестер из старой башни Девы Марии. Они уже почти приблизились к лестнице, когда Фульк вдруг схватил сына за руку и устремился вперед, смешав, к великому неудовольствию Ирминона, стройные ряды монахов.
– Приветствую тебя, сестра! – вскричал он, шагнув к одной из монахинь, и, когда та остановилась, сделав жест другим монахиням продолжать движение, почтительно склонил голову, а затем подтолкнул вперед сына. – Видишь, я привез с собой Ги. Каков молодец! Клянусь мечом, пришло время совершить то, что мы задумали с тобой много лет назад, и обвенчать их с Птичкой Эммой.
Графиня Байе Пипина ласково улыбнулась племяннику и протянула руку для поцелуя. Это была высокая, стройная женщина с таким же, как у Фулька, усеянным веснушками лицом, но с более тонкими чертами, еще не утратившими следов былой красоты. В ней текла благородная кровь – и это становилось ясно каждому, кто лишь раз взглянул на Пипину. Вся с ног до головы в черном, лишь голову окутывало белое полотняное покрывало, концы которого были заброшены за плечи и мягкими складками обрамляли рано постаревшее лицо. Среди других монахинь она выделялась редкостным украшением – на ее груди покоился сверкающий синими молниями сапфировый крест – дар ее былой царственной подруги королевы Теодорады.
– Благослови тебя Господь, Ги, мой мальчик. Последний раз я видела тебя еще ребенком. Говорят, все эти годы ты воспитывался в аббатстве великого святого Мартина Турского?
И не успел юноша подняться с колен и ответить, как его отец уже загремел:
– Да, это я имел безумие отдать его туда, когда вторично женился на Росциле из Лоша. И что, по-твоему, удумал этот щенок? Он пожелал стать каноником, монахом в длинной юбке. Словно ему и дела нет до воли отца и продолжения рода Анжельжер!
Юноша с достоинством поднялся с колен.
– Я очень люблю и чту вас, отец. Но нашего Спасителя я люблю больше вас, больше всего земного, больше спасения своей души. И лишь ему я бы хотел служить. А что до продолжения рода, то мои братья, сыновья графини Росцилы – Ингельгер и малыш Фульк – могут исполнить то, от чего я отказываюсь ради служения нашей святой матери Церкви.
– Ты слышишь, сестра! Слышишь ли ты? Я силой привез его сюда, он же всю дорогу скулил, что уговорит тебя и отца Ирминона не соглашаться на союз, каковой он считает греховным кровосмешением.
На лице Пипины из Байе появилось выражение разочарования и грусти. Она внимательно вглядывалась в красивое лицо племянника. Как и настоятель Ирминон, она не могла не отметить, как мало похожи отец и сын. Ги был почти на голову выше отца, у него была смуглая гладкая кожа и черные миндалевидные глаза его матери, которая считалась первой красавицей Анжу. Когда-то она тоже хотела стать монахиней, но влюбленный Фульк похитил ее из монастыря, где она готовилась принять постриг, и насильно женил на себе. Говорят, после брачной ночи его лицо было исцарапано, как после схватки с дикой рысью.
Позже она, разумеется, смирилась, но жила, несмотря на внимание и ласку супруга, в постоянной тоске. Она умерла от родов, и Фульк предался неистовой скорби. Лишь спустя десять лет он вторично предстал перед алтарем с другой женщиной, что само по себе в это время скорых браков и нередкого многоженства было свидетельством его любви. И вот теперь, словно в насмешку, сын любимой женщины тоже пошел наперекор его воле и устремился к служению Богу. Пипина понимала гнев старшего брата, но в то же время видела и непреклонную решимость на лице Ги. Даже в том, что он остриг волосы короче, чем было принято в миру, и носил темную одежду монашеского покроя, чувствовалось стремление удалиться от суеты.
Пипина осторожно взяла узкими ладонями руку юноши.
– Твои братья, Ги, еще малые дети, а Эмме уже необходим муж и защитник. И она ждала все эти годы, твердо зная, что однажды ты явишься к ней как жених и вы обменяетесь обетами перед алтарем.
Ги резко вскинул голову.
– Вы говорите это лишь как мать Эммы. И, видит Бог, я не понимаю, почему такая святая женщина, как вы, всецело посвятившая себя служению Господу и его Пречистой Матери, не хочет понять, в какой грех стремится ввести Эмму. Ведь наша святая матерь Церковь выступает против союзов мужчин и женщин, связанных родственными узами ближе седьмого колена.
– Ты отлично знаешь, Ги, что церковь весьма часто делает и исключения на сей счет. Однако если родство меж вами единственная причина, по которой ты отказываешься от Эммы, прозванной здесь Птичкой, то успокойся – вы с ней на самом деле куда более дальние родичи, чем принято считать.
Она умолкла на полуслове, увидев стоявшего совсем близко к ним воина со шрамом на щеке. Вероятно, ей показалось, что этот человек прислушивается к ее словам, однако его лицо было ей несомненно знакомо.
Фульк проследил за взглядом сестры и кивнул.
– Узнаешь, Пипина? Это Эврар. Он служил у Эда. Потом жил в Лотарингии, а недавно вернулся в Анжу, и я взял его к себе в палатины. Это превосходный воин. Эй, Эврар, подойди сюда!
– Позже, – сказала женщина. – Я вижу, процессия уже завершила движение и мне пора занять место на галерее среди сестер. Ты же…
Она повернулась к Ги и вдруг улыбнулась с нежностью.
– Видишь, от леса движется еще одна процессия с зеленью. Где-то там и твоя невеста. Я хочу, чтобы ты сначала заново познакомился с ней – ведь ты совсем уже не помнишь Эмму, не так ли? И тогда… Тогда мы еще раз обсудим, согласен ли ты связать свою судьбу с Птичкой из лесов Анжу.