Леди и война. Цветы из пепла

Это не знания — догадки, но тот, кто их делает, достаточно долго общается с Хаотом, чтобы догадкам его стоило уделить внимание. И Юго подумает над услышанным позже: будет время.
И для мира. И для протекторов. И для самого Юго.
И для ученика.
Пожалуй, вон в том углу поместится кровать, если небольшая. А в противоположном — стол и стул. Он даже представил себе этот стул и ребенка, на нем сидящего, чистого, аккуратного — в дом нельзя носить грязь — и внимательного.
— Не молчи. — Он погладил посредника по голове, прощупывая череп. Толстый. Пилить будет неудобно. — С кем ты здесь контракты заключал… я знаю, что ты не можешь сказать суть, но мне и не нужно. Имена.
К счастью, посредник решил, что выдержит… он и вправду выдержал пару часов. А потом гораздо больше. Все-таки чудесный выдался день.
Впрочем, кое-что из услышанного озадачило Юго. Информация, несомненно, была достоверной, но… не укладывалась в голове. Он даже испытал некоторое разочарование в собственных способностях: неужели до сих пор настолько ошибается в людях?
И как быть?
Смолчать и нарушить вассальную клятву? Или написать… кому? Выбор не так и велик, но Юго думал. Долго. Минут десять. Еще десять ушло на составление двух писем. Гораздо дольше пришлось искать связного, которому теперь Юго тоже не особо доверял.
Но какой у него выбор?
Оставалось надеяться, что письмо доберется до Кверро в обещанные пять дней. А пока следовало заняться делами насущными, например уборкой… все же имелись в его работе некоторые недостатки.
Что сказать о свадьбе?
Она была и похожа, и не похожа на предыдущую. Не было ни моря, ни баржи, ни толпы на берегу, ни щитов, заслонивших меня от людей. Белого платья, которое сгинуло в пламени революции очередной невинной жертвой, впрочем, куда менее значимой, чем жертвы иные.
Но был огромный зал. Стяги. Знамена. И заунывный вой волынок. Плащ на плечах, уже не синий — серый, безымянный: Кайя достаточно принципиален, чтобы отказаться от протянутого Магнусом.
Танцы. Акробаты и шуты. Бродячие циркачи и пара менестрелей данью столичной моде.
Вместо короны — венок из дубовых листьев и тонких веток омелы. Золотую цепь заменила сплетенная из клевера, крупные багряные соцветия в ней — чем не драгоценные камни? Стол укрыт небеленым полотном. А единственными букетами — вязанки колючего остролиста, который высаживают у порога дома защитой от сглаза и дурной молвы. Сидеть приходится на мешках, туго набитых зерном и шерстью. А слепая старуха на ощупь сшивает наши рукава костяной иглой.
…да не оборвется нить, соединяющая судьбы.
Нить из лосиных жил, крепкая, такая точно не оборвется, и рукава, срезав, отдают огню. Никто не спешит смеяться над нелепостью наряда. А другая старуха, простоволосая и босая, подает чашу из зуба морского змея, морской же водой наполненную до краев.
…слезы, которым нельзя дать пролиться.
Кайя выпивает до дна, не пролив ни капли. Наверное, это хорошая примета.
Третья старуха, в платье, измазанном сажей, щедрой рукой сыплет на волосы колючие шары репейника. А я вдруг некстати ловлю взгляд Магнуса, преисполненный такого отчаяния, что мне становится страшно. Ему дорого стоила эта война.
Нам всем.
Магнус отворачивается, я же выбираю колючки из жестких волос Кайя, стараясь не дергать, пусть бы и знаю, что ему не будет больно, но все равно мне хочется быть осторожной. И собрать все до одной. Мы не будем ссориться. Он же стоит, опустив голову, и улыбается.
Впервые за все время он улыбается.
Потом нас поздравляют, не стесняясь подходить. И каждый словно бы случайно высыпает под ноги горсть красного песка… сколько песчинок, столько лет для двоих.
Бессчетно.
Здесь вообще как-то быстро забывают о титулах, о правилах, манерах. Шумно. Весело. Безумно самую малость. Под столами рыскают собаки, выпрашивая подачку, и дети. А в открытых очагах жарят кабанов. Поварята с трудом поворачивают натертые до блеска ручки, скрипят цепи, и жир с туш стекает на решетки, на переложенных ароматными травами цыплят, перепелов, кроликов, фаршированных шпиком и копченым салом, розовую горную форель… в Кверро нет голода.
И вино льется рекой.
Я пила мало, Кайя не пил вовсе, и улыбка его исчезла, напротив, чем дальше, тем хуже ему становилось. Его страх передался мне. И когда настало время уходить, я с трудом удержалась, чтобы не вцепиться в край стола.
…не бойся меня, пожалуйста.
…не боюсь. Не тебя.
А чего? Сама не знаю.
На меня смотрят. Свистят. Топают ногами и отпускают хмельные, весьма сомнительного качества комплименты. Это же свадьба, и финал у нее соответствующий.
В нашей комнате жарко. Камин натоплен, кровать застлана шкурой черного медведя. У резных ножек ее — пучки стрел и миски с зерном, символы, которые в толковании не нуждаются.
И я жду… трясусь, как девчонка, хотя понимаю, что это глупо. За глупость и страх стыдно. Сколько эмоций одновременно способна испытывать женщина? Загадка. Много. Их хватает, чтобы несколько скрасить ожидание.
О появлении Кайя возвещают все те же волынки, но, к счастью, волынщики остаются за дверью. Кричат что-то… за музыкой не слышно, а я, догадываясь о сути, все равно краснею.
— Иза… — Он смотрит на меня с такой нежностью, что сердце замирает. — Ложись спать.
Спать?
Кайя присаживается на край кровати.
— Ты очень красивая. Я забыл, насколько ты красивая…
Поэтому спать?!
…ты злишься?
Конечно, я злюсь! Я женщина, и у меня свадьба. И муж, которого я черт знает сколько времени не видела. Рыжий, родной и вообще… раненое самолюбие требует сатисфакции.
Я скучала по нему.
По нам.
…сердце мое, пожалуйста. Я не настолько хорошо себя контролирую, чтобы рисковать.
Чем или кем?
…последний раз, когда я был в постели с женщиной, я в деталях представлял, как ее убиваю. Мне пришлось принимать некоторые… химические препараты.
Вместо души — пепелище. Черно-серое, застывшее. Как он выжил? Не знаю. И выжил ли?
…они растормаживали физиологические процессы и разум должны были бы блокировать, но я все видел и понимал, что делаю.
Выворачивал себя наизнанку и тогда, и потом, вспоминая раз за разом.
Измена? Ревность?
О нет, Кайя себя резал заживо. И эта память — не репейник, я не могу ее выбрать.
…приходилось повышать дозу, но все равно я только и мог, что представлять, как ее убиваю.
…и ты боишься, что убьешь меня?
…да. Слишком много войны. Я нестабилен.
Боится он не только этого.
— Отдыхай, я посижу…
Ну да, в кресле у огня, сражаясь с призраками и кошмарами. Так я его и оставлю наедине с собой.
— Ложись в постель. Я сама погашу свечи.
К счастью, Кайя не возражает. Я помогаю раздеться, говорю о чем-то неважном, глупом, кажется, об омеле и остролисте, песке, который попал в туфли. О том, что собаке нужен ошейник, а Йену — игрушки, те, что есть, красивы, но они чужие. Это же имеет значение, верно?
Кайя молчит. Он забирается под одеяло, и ощущение такое, что готов накрыться с головой. От кого прячется, от меня или себя? Свечи гаснут одна за одной, и пламя в камине приседает, расползаясь по углям. Ковер скрадывает мои шаги, а медвежья шкура пробуждает память.
Рыбы вот нет.
…Кайя, что мне сделать, чтобы тебе стало легче?
…просто будь рядом.
Я уже рядом, настолько, насколько возможно. Устраиваюсь на его плече, кладу ладонь на грудь. Пусть кошмар уйдет, хотя бы на сегодня.
Мое пожелание сбывается: темнота отступает. И не только на эту ночь.
А спустя неделю нас с Йеном пытаются убить.
…как мы оказались у той стены?
Из-за Друга. Безалаберный черный щенок, который лаял на всех, но на своих чуть иначе. Он спал с Йеном в одной кровати и, если бы позволили, ел бы из одной тарелки. Вертелся под ногами, словно нарочно подставляя лапы и чересчур длинный хвост, чтобы завизжать трагически, рухнуть на спину и лежать, пока не будут принесены извинения, желательно съедобные.