О чем ты молчишь? (СИ)

- Чего оставить тебе? Бразильянки – годятся?
Михаил кивнул. Но из-за смущения, дикости ситуации и десятков уставившихся на него глаз, никак не мог сосредоточиться.
- Так, ну-ка вышли все отсюда! – режиссер рявкнул на маячивших в дверях. - Первому, кто издаст еще один звук, штраф – сто баксов.
Зрители мигом вывалились из комнаты.
- Давай, соберись! Все начинали. Не волнуйся! – спокойно сказал режиссер Михаилу.
Миша испытал благодарность к этому чужому человеку. Подвести его было нельзя! Картинки с бразильянками медленно менялись на большом экране. Загорелые и пышные тела были прикрыты крошечными тряпочками или полностью открыты глазу. У девятнадцатилетнего тела – свои законы: Михаил возбудился и придвинулся к податливым бедрам партнера. «Мерзость!» - брезгливая дрожь передернула его плечи. Но молодой организм уже делал свою «работу». Парень дурашливо вопил что-то типа «Простите засранца, я больше не буду!» От Миши, слава Богу, текста не потребовалось. Эпизод утвердили с первого дубля.
«Да ладно, это ж ради денег! Не сильно хуже, чем в малярке», - утешая сам себя, подумал Михаил.
Режиссер, судя по всему, был доволен.
- Так, пока стоит, снимаем, не расслабляемся!
Партнеры равнодушно вставали или ложились «в позу», говорили текст, стонали, «исходили страстью». Михаил, слегка офонаревший от сюрреализма ситуации, переимел перед камерой трех человек. И минут через двадцать, окончательно перестав обращать внимания на окружающих, кончил в рыжего долговязого парня. Но все, кто был в комнате, зашлись в обидном хохоте.
- А новенький-то – пидорок! Или это Стас так подмахивал? Стас, понравился мальчонка? Попроси Олега поменяться, будешь с ним семейно жить.
Рыжий обиделся, покраснел от злости пятнами и, когда выключилась камера, схватил Михаила за грудки:
- Ты, урод! В другом месте свои нужды будешь справлять, ясно?!
Окружающие дружно ржали. Михаил растерянно озирался. Откуда было ему знать, что в этом необычном мире эякуляция – это отдельный эпизод, а значит - дополнительные деньги. А эрекцию – берегут, потому что каждая новая сцена – доплата. После двух-трех месяцев «работы» почти никто не может кончить больше раза в день. А вот такие, как сейчас с Мишей, «казусы» случаются, только если между фигурантами – так редко, но бывает в этом циничном мирке – возникают настоящие чувства.
- …Это надо на камеру делать. За это – бонус, – сквозь смех, объяснила помреж.
- А что раньше не сказали? – с досадой буркнул Михаил.
- Ну, кто же знал, что ты – такой дикий? Что, ни разу не снимался?
После получасового перерыва в «студии» появился Александр Аркадьич. Любопытных выставили за дверь. Зато появилось новое лицо – рослый смуглокожий парень, первую половину дня снимавшийся на другой «площадке».
- Клей, только осторожней! Если он будет неработоспособен, я вычту из твоей зарплаты. Слышишь?
Клей равнодушно кивнул. Размер у него – сосед по квартире не обманывал! – действительно был пугающий. И, когда помреж принесла и протянула Мише металлические наручники, тот струсил:
- Я это…. Не надо!
- Что значит «не надо»? Ты здесь ломаться собираешься? – жестко сказал Александр Аркадьич. – У нас здесь няньки не положены. «Нет» - так «нет». Заплатишь неустойку по контракту – 10 тысяч, 3 тысячи – ночлег, и – до свидания! Здесь тебе не бордель и не гостиница, чтобы потрахаться, переночевать и свалить. И договор тебя не силой заставляли подписать. Двадцать секунд тебе на размышления!
Краска бросилась Михаилу в лицо. Но отступать было некуда, и он протянул руки под металлические кольца.
Справедливости ради надо признать, что Клей над ним не слишком измывался. Сценарий никакой не сочиняли. Сюжет этого действа существует уже, наверно, много сотен лет. Михаила пристегнули наручниками к огромной деревянной балке. Стоять было удобно, если не принимать во внимание страха, который неприятной мелкой дрожью тряс Мишкины колени.
- Отлично! Очень хорошо! – профессиональным взглядом оценив мизансцену, беззлобно радовался режиссер. – Клей, заходи спереди, приподними его подбородок и с угрозой говори: «Что, доигрался, сука?» А ты, - режиссер обернулся к одному из операторов, - возьмешь в этот момент крупно его глаза.
- Не надо «доигрался», как ты будешь потом это на английский и немецкий переводить? Давай лучше «боишься меня?» - внес корректировку Александр Аркадьевич.
Все вели себя без суеты и деловито, и это успокаивало Михаила. В конце концов, он сам час назад ровно тоже самое проделал с тремя незнакомыми парнями. Никто ж из них трагедию не делал?! Все наигранно орали, или просили пощады, или, наоборот, извивались от страсти, а через три минуты – невозмутимо курили вместе с Мишкой, режиссером и операторами. Значит, здесь это нормально. «Деньги, в конце концов, «ни за что» не платят. Придется поработать», - убеждал себя Михаил. Правда, все эти рассуждения, потеряли убедительность, когда Клей, заглянув ему в глаза, плотоядно ухмыльнулся. Подчиняясь словам режиссера, Михаил принялся просить у него пощады. Клей зашел со спины и…. Ощущения оказались неигрушечными. Сначала Михаил, закусив губу, старался не издать ни звука. И даже пытался слушать режиссера, чтобы не пропустить его указаний. Но после того как Клей умелым и решительным движением отправил в тартарары Мишкину невинность, терпеть оказалось невозможно.
- Что вы – охренели все? Отпустите меня! – заорал Михаил, пытаясь вывернуться и лягнуть насильника ногой. – Пустите, сволочи! Убью, урою! Гады!
Но мускулистые руки мулата впились железной хваткой в его бедра и ритмично насаживали его на, как казалось Михаилу, раскаленный стержень. И три оператора с камерами суетились вокруг, стараясь уловить все самые злачные моменты. Из Мишкиных глаз градом лились слезы.
- Я в суд подам! Ублюдок! Отпусти-и-и! – он выл, рычал и бился, сам добавляя к своим мукам боль от выламываемых наручниками запястий.
Наконец насильник оттолкнул от себя свою жертву и несколькими толчками излился спермой на вздрагивающую спину.
- Отпустите! – пригибая колени и, полностью теряя лицо, заплакал Михаил.
Камеры работали еще минуту. Потом к нему подошла помреж, вытерла полотенцем глаза, потом – поясницу. И Александр Аркадьич сунул ему под нос подписанный им лист договора.
- Миш, прежде чем тебя расстегнут, хочу обратить твое внимание: ты сам сегодня подписал: что ознакомлен с определением садомазохистских сцен, добровольно соглашаешься на участие и отказываешься от каких-либо претензий. Так что возьми себя в руки! Ты – подписался, ты – выполнил условия контракта. Теперь мы выполняем свою половину, - он достал две пятитысячных бумажки и положил их на уголок низкого стола, на который были свалены микрофоны. – Вот твоя зарплата за сегодня. Всё, все свободны, отдыхаем. Эпизод – отличный. Отстегни его, Катюша, что ты там возишься?!
Всё было рассчитано точно. Подобные сцены не раз и не два разыгрывались в этих стенах. И проблемы были никому не нужны. Поэтому съемочная группа отыгрывала окончание эпизода. Операторы медленно сматывали провода. Клей – одевался. Катюша с режиссером закурили. Михаил забрал свою одежду, взял со столика деньги. Ему хотелось забиться куда-нибудь в угол и разрыдаться. Но оператор спокойным тоном попросил:
- Миш, подай микрофон, пожалуйста.
И Клей подошел:
- У тебя зажигалка есть? Моя закончилась.
Миша кивнул, подал микрофон, достал из кармана брюк зажигалку и одевался, ожидая, пока его недавний насильник неспеша закуривает.
- На баскетбол поедешь с нами в субботу? – спросил Клей, отдавая зажигалку.
- Нет, - буркнул Михаил и, убирая в карман джинсов деньги, превозмогая боль, пошел к выходу.
Когда сосед пришел в квартиру, Миша лежал лицом к стене, кусая губы, чтобы не заплакать.
- Ты – как? Живой? – без приторных сочувствий, как о незначительном, спросил Олег.