Невыносимая любовь

Выходя из музея, я уже имел план книги, набросанный на обороте заявления о приеме на работу. Три месяца я читал и шесть писал. Сестра моего партнера по неудачному бизнесу оказалась художником-оформителем и любезно согласилась подождать с гонораром. Книга вышла в тот момент, когда любая история о динозаврах была обречена на успех, и обеспечила мне контракт на черные дыры. Так началась моя трудовая жизнь, и чем больше сыпалось на меня успехов, тем плотнее закрывались передо мной двери в науку. Я стал журналистом, комментатором, аутсайдером собственной профессии. Мне никогда не вернуть тех дней, помнится, тяжелых, когда я занимался настоящим серьезным исследованием магнитного поля электрона, посещал, и не как слушатель, а как активный, хоть и второстепенный, участник, конференции по проблемам существования бесконечно больших величин в теориях перенормируемости. Теперь ни один ученый, даже сотрудник лаборатории или университетский привратник никогда больше не воспримут меня всерьез.
И вот, в этот самый день, когда я устроился с кофе и бутербродами в своем кабинете и не мог написать ни строчки об улыбке, а под окном, как часовой, стоял Перри, – ко мне опять вернулись воспоминания о бесславном конце моей научной карьеры. Время от времени я слышал щелчок срабатывающего автоответчика. Примерно раз в час ходил в гостиную и проверял. Он так и стоял на месте, глядя на дверь, будто собака, привязанная у магазина. Лишь один-единственный раз он говорил со мной по телефону. А в основном неподвижно стоял, ступни слегка разведены, руки в карманах, лицо, насколько я мог судить, выражало сосредоточенность или, может, ожидание счастья.
Когда я выглянул в пять часов, он исчез. Я задержался у окна, воображая, что могу разглядеть на опустевшем месте его силуэт, мерцающее сияние в неярком дневном свете. Потом подошел к автоответчику. На счетчике высвечивались тридцать три сообщения. Я проматывал их, пока не наткнулся на голос Клариссы. Она надеется, что у меня все в порядке, вернется в шесть и очень меня любит. Еще три раза звонили по работе, так что счет Перри составил двадцать девять очков. Не успел я осмыслить это число, как пленка на кассете снова закрутилась. Я прибавил громкость. Звук был такой, будто говорили из такси:
– Джо, ты гениально придумал с занавесками. Я сразу все понял. Я хочу сказать это снова. Я тоже это чувствую. Правда чувствую. – На последней фразе от эмоций его голос чуть взлетел вверх.
 
9
С занавесками? Я вернулся в гостиную и поглядел на занавески. Они висели так же, как всегда. Мы никогда их не раздвигали. Я приподнял одну штору, нелепо рассчитывая найти за ней подсказку.
А потом я снова сидел в кабинете – не работал, а предавался размышлениям и ждал Клариссу, – и снова ко мне вернулись мысли о том, как я дошел до жизни такой, как все могло бы сложиться иначе и, что совсем уж смехотворно, как я мог бы еще вернуться в настоящую науку и успеть достичь чего-нибудь до пятидесятилетия.
О возвращении Клариссы лучше рассказывать с ее точки зрения. Или, по крайней мере, с той точки, которую я воссоздал позднее. Кларисса вернулась домой с пятью килограммами книг и бумаг в кожаной сумке, которую она несла полмили от метро, а потом еще три пролета вверх по лестнице. У нее был трудный день. Во-первых, аспирантка, с которой она вчера занималась, «зеленая» девчонка из Ланкастера, позвонила и начала бессвязно кричать сквозь слезы. Когда Кларисса успокоила ее, девушка обвинила Клариссу в данном ею непомерно большом списке литературы и тупиковом направлении, выбранном для ее исследования. Семинар по поэзии романтизма провалился, так как двое студентов, обязанные подготовить доклады для обсуждения, не сделали их, а остальные не удосужились ничего прочесть. Еще утром Кларисса обнаружила, что где-то оставила свой ежедневник. За обедом ей пришлось выслушивать сетования коллеги на то, что муж слишком нежен с ней в постели и не проявляет необходимой сексуальной агрессии, чтобы обеспечить ее таким оргазмом, которого она, по ее мнению, заслуживает. Три часа Кларисса провела на заседании ученого совета, где ее ловко вынудили проголосовать за наименее плохое решение, в результате которого бюджет ее отделения сократился на семь процентов. Оттуда она пошла на организационное собрание, устроенное руководством, где ей напомнили, что сроки составления рабочего расписания давно прошли и что ее преподавательская, исследовательская и административная нагрузки распределены неравномерно.
Подниматься с сумкой по ступенькам Клариссе слишком тяжело, и она решает, что, видимо, простудилась. У нее давит в переносице и щиплет глаза. Кроме того, начинает болеть поясница – а у нее это верный признак вирусной инфекции. Самое скверное – воспоминания о воздушном шаре не оставляют ее. Ей так и не удалось полностью забыть об этом, но большую часть дня все представлялось отдаленной, похожей на анекдот историей, не имеющей к ней особого отношения. А теперь это впечатление рассеялось. Как запах, оставшийся на кончиках пальцев. Со второй половины дня ее преследовал образ падающего Логана. Одновременно с этим появляется ощущение ужасной беспомощности, и именно оно, казалось, дает симптомы простуды или гриппа. Еще раз обсуждать случившееся с друзьями не имело смысла, потому что, как ей кажется, она достигла определенного уровня бесчувственности. Дойдя до последнего лестничного пролета, Кларисса замечает, что боль охватила коленные суставы. Или так происходит всегда, когда идешь с книгами по ступенькам, а тебе уже не двадцать? Вставляя ключ в замочную скважину, Кларисса немного приободряется, представив, что дома ее ждет Джо, который, когда нужно, умеет быть таким заботливым.
Переступив порог, она замечает, что он ждет ее в дверях кабинета. Выглядит он бешеным, таким она его давно не видела. Это состояние ассоциируется у нее со сверхамбициозными проектами, необыкновенными и по большей части глупыми планами, которые частенько будоражат спокойного и собранного мужчину, которого она любит. Он бросается к ней и заговаривает, не дожидаясь даже, пока она закроет за собой дверь. Не поцеловав ее и не поздоровавшись, он принимается рассказывать какую-то историю о преследовании и идиотизме, из-под которой высовываются какие-то обвинения, а может, даже злость на нее, потому что она оказалась не права, говорит он, но теперь он оправдан. И не успевает она поставить сумку и поинтересоваться, о чем идет речь, как он уже меняет тему на сто восемьдесят градусов и пересказывает ей недавний разговор со старым другом из Института физики элементарных частиц на Глостер-роуд, в котором друг пообещал устроить ему встречу с профессором. Клариссе хочется сказать только: «А кго меня поцелует? Обними меня! Позаботься обо мне!» Но Джо продолжает спешить, будто год не видел ни одного человека. В какой-то момент он слепнет и глохнет, и Кларисса поднимает руки, словно капитулируя, и говорит: «Отлично, Джо. Пойду приму ванну». Но и после этого он не останавливается, возможно, даже не слышит. Она поворачивается, чтобы пойти в спальню, он идет за ней, входит в комнату и все твердит на разные лады, что ему необходимо вернуться в науку. Она уже слышала это раньше. Последний серьезный кризис случился два года назад, и Джо пришел к заключению, что должен смириться со своей жизнью, в конце концов, это не худший вариант, – на этом вопрос считался закрытым. Теперь он пытается перекричать шум льющейся из кранов воды, снова вернувшись к истории о преследовании, она слышит имя Перри и все вспоминает. Вот оно что. Ей казалось, она прекрасно понимает Перри. Одинокий человек с неустойчивой психикой, религиозный фанатик, возможно, живущий без родителей, изнывающий от желания с кем-то пообщаться, с кем угодно, хоть с Джо.
Джо стоит в дверном проеме ванной комнаты, как недавно обнаруженная непрерывно болтающая обезьяна. Болтающая, но лишь о чем-то своем. Кларисса отодвигает его и возвращается в спальню. Хорошо бы попросить его принести стакан белого вина, думает она, но ему тоже захочется выпить и посидеть с ней, пока она принимает ванну, тогда уж, раз он не собирается заботиться о ней, лучше просто побыть одной. Она садится на край постели и начинает расшнуровывать ботинки. Если бы она и вправду заболела, она бы сказала об этом. У нее пограничное состояние, возможно, она просто устала и огорчена воскресным происшествием, и не в ее принципах устраивать шум из-за пустяков, поэтому она задирает ногу, а Джо опускается на одно колено, чтобы снять с нее ботинок, не переставая, однако, говорить. Он хочет снова заняться теоретической физикой, ему нужна поддержка факультета, он будет счастлив заниматься чем угодно, куда бы ни завело его обучение, и у него есть идеи по поводу виртуального фотона.