Невыносимая любовь

Я чувствую твое присутствие везде. Не думаю, что буду тебе еще звонить. Неудобно перед Клариссой, а письмо сблизит нас еще больше. Я представляю, как ты сидишь рядом со мной и видишь то же, что и я. Я сижу за деревянным столиком на крытом балконе, который выступает из кабинета и нависает над внутренним двором. Капли дождя падают на два цветущих вишневых дерева. Одна ветка перевешивается через перила, и с такого близкого расстояния мне видно, как вода собирается в овальные бусины, словно окрашенные лепестками в бледно-розовый цвет. Любовь подарила мне новые глаза, теперь я вижу все с такой ясностью, различаю мельчайшие подробности. Прожилки на дереве старых перил, каждую отдельную травинку на мокрой лужайке под балконом, черные щекотливые лапки божьей коровки, минуту назад пробежавшей по моей руке. Мне хочется погладить и потрогать все, что я вижу. Наконец-то я очнулся от сна. Я чувствую в себе столько жизни, я так возбужден от любви.
Вот я написал о прикосновениях и о мокрой траве и сразу вспомнил. Вчера вечером ты вышел из дома и провел рукой по верхушке кустарника – сначала я не понял, в чем тут дело. И я прошел по дорожке, и протянул руку, и погладил пальцами листья, которых ты коснулся. Я почувствовал каждый листочек в отдельности и испытал шок, осознав, что они отличаются от тех, которых ты не коснулся. Какое-то свечение, какое-то тепло от этих мокрых листьев разливалось под моими пальцами. И тогда я все понял. Ты не просто дотронулся до них, ты оставил на них простое послание. Ты знал, что я не пропущу его, Джо! Такое простое, понятное и полное любви. Какой прекрасный способ услышать сквозь дождь, листья и кожу любовь: узор, вышитый по сумятице чувств Божьих созданий, расцветающий с обжигающим чувством прикосновения. Я мог бы еще простоять там в изумлении, но я не хотел отставать от тебя, я должен был узнать, куда ты ведешь меня сквозь ливень. Но вернемся к поверхности океана. Неподалеку от Лестер-Сквер я преподавал английский как иностранный. Это было терпимо, но я никогда особо не ладил с другими учителями. Меня угнетала общая нехватка серьезности. Мне казалось, они обсуждали у меня за спиной мою набожность – в наши дни это немодно! Как только я вступил во владение домом и деньгами, я сразу же бросил работу и переехал. Я считал, что нахожусь как бы в убежище – и в ожидании. Я всегда отдавал себе отчет, что получил этот потрясающе красивый дом не просто так. За одну неделю жалкая однокомнатная квартирка на Арнос-гроув сменилась замком в Хэмпстеде и небольшим банковским счетом. Во всем этом чувствовался промысел, и моя обязанность, как я думал (и время подтвердило мою правоту), заключается в том, чтобы быть готовым и внимать тишине. Я молился, медитировал, время от времени уходил пешком далеко за город и знал, что рано или поздно Его замысел станет мне известен. Я должен был идеально настроиться и приготовиться узнать первый же Его знак. Но несмотря на все приготовления, я пропустил его. Я должен был узнать его, когда там на холме наши глаза встретились. Но только вернувшись домой в тот вечер, вернувшись к здешней тишине и уединенности, я начал что-то осознавать и потому позвонил тебе... Но я повторяюсь.
Этот дом ждет тебя, Джо. Библиотека, бильярдная, гостиная с роскошным камином и огромными старыми диванами. У нас даже есть домашний кинотеатр (для видео, конечно), и гимнастический зал, и сауна. Но впереди, конечно, есть и препятствия. Горные гряды! Наивысшая из которых – твое отрицание Бога. Но я разгадал тебя, и ты это знаешь. Возможно, ты именно так все и спланировал. Игра, которую ты ведешь со мной, – наполовину совращение, наполовину испытание. Ты пытаешься нащупать границы моей веры. Тебя не ужасает, что я с такой легкостью разгадываю твои намерения? Надеюсь, это интригует тебя, как интригуют меня твои послания, которыми ты направляешь меня, шифры, которые ты записываешь прямо на моей душе. Я знаю, что ты придешь к Богу, знаю так же хорошо, как и то, что моя задача – привести тебя к Нему через любовь. Или, говоря другими словами, я должен устранить твой разлад с Господом посредством исцеляющей силы любви.
 
12
Джо, Джо, Джо... Признаюсь, я исписал твоим именем пять страниц. Можешь смеяться надо мной, только не слишком сильно. Можешь быть со мной жестоким, только не слишком усердствуй. За нашей игрой стоит цель, усомниться в которой не вправе ни ты, ни я. Все, что бы ни сделали мы вместе, чем бы мы ни стали, все в руках Господних, и наша любовь берет начало, форму и смысл в Его любви. Так много нужно сказать, обсудить такие тонкие подробности. А еще нам по-прежнему нужно решать вопрос с Клариссой. Думаю, правильнее всего будет, если ты возьмешь на себя руководство, а мне скажешь, как лучше действовать. А хочешь, я с ней поговорю? С удовольствием это сделаю. Я, конечно, имею в виду не с удовольствием, а с готовностью. Или лучше всем нам троим сесть вместе и хорошенько все обсудить? Я чувствую, что есть способы разрешить вопрос наименее болезненным для нее способом. Но это тебе решать, а я буду ждать, когда ты скажешь, как следует поступить. Вот пишу тебе, и будто ты рядом со мной, я мог бы коснуться тебя локтем. Дождь прекратился, птицы снова взялись за свои песни, а воздух стал прозрачнее. Заканчивая письмо, я словно расстаюсь с тобой. Не могу отделаться от ощущения, что каждый раз, прощаясь, я огорчаю тебя. Я никогда не забуду тех минут у подножия холма – и того, как ты отвернулся, отвергнутый, оглушенный моей неспособностью узнать нашу любовь с первого мгновения. Я никогда не перестану просить у тебя прощения. Джо, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Джед
Я еще не вполне перестал считать себя неудачником от науки, паразитом и маргиналом. Да я и не переставал никогда. Мое старое беспокойство вылезло наружу из-за падения Логана, или из-за всей этой ситуации с Перри, или из-за тонкой трещины отчуждения, пробежавшей между мной и Клариссой. Понятно, что сидение в кабинете и тягостные раздумья не могли приблизить меня ни к источнику моей тревоги, ни к решению. Лет двадцать назад я записался бы на прием к профессиональному слушателю, но где-то на моем пути вера в излечение разговорами потерялась. Своего рода благопристойное мошенничество. Теперь я предпочитал успокаиваться за рулем. Через пару дней после письма от Перри, точнее, его первого письма, я ехал на своей машине в Оксфорд, чтобы увидеться с Джин, вдовой Джона Логана.
Неизвестно почему, шоссе в то утро было пустынно, залито ровным, прозрачным серым светом, и я уловил порыв свежего ветра. На высокой равнине, тянущейся до откоса, я почти вдвое превысил скорость. Весьма стремительное движение, необходимость постоянно посматривать в зеркало заднего вида (на случай полиции или Перри) и общая сосредоточенность успокаивали меня и дарили иллюзию очищения. Я спустился мимо мелового карьера пятью километрами севернее места происшествия, и Оксфордский дол предстал передо мной, как неизвестная страна. Еще двадцать пять километров ехал через гладкую зеленую дымку, на границе которой стоял большой викторианский дом, к печали которого я так стремился. Я сбросил скорость до семидесяти миль в час, чтобы выиграть дополнительное время для размышлений.
Поиск в базе данных по сочетанию «занавеска – сигнал» не дал результата. Я наугад открывал какие-то папки с вырезками, но, не зная толком, что делать, сдался через полчаса. Где-то я читал нечто про занавеску, использовавшуюся в качестве сигнала, и это как-то было связано с Перри. Я решил прекратить активные поиски в надежде, что более сильные ассоциации появятся, быть может, во сне.
Не слишком везло мне и с Клариссой. Правда, мы разговаривали, мы были любезны, даже занимались любовью, второпях, утром перед работой. За завтраком я прочел письмо от Перри, затем протянул ей. Она, кажется, согласилась со мной, что он псих и что я не зря чувствовал себя преследуемым. «Кажется», потому что она согласилась не от чистого сердца, хотя и сказала, что я прав, – а я считаю, она сказала, – все равно не призналась в своей ошибке. Я чувствовал, что ее мнение не изменилось, хотя Кларисса отрицала это, когда я спрашивал. Она читала письмо, чуть сдвинув брови, иногда прерывалась, чтобы взглянуть на меня или сказать: