Жребий брошен

— Яльга Ясица, — легко представилась я. — Адептка Академии Магических Искусств.
— Телепатический факультет? Или алхимический?
— Нет, — скромно сказала я, — боевой.
— Ну да, — после еще более долгой паузы сказала она. — Мне стоило догадаться.
Мы, наверное, шушукались слишком громко: председательница жюри грозно посмотрела на нас через весь зал. Вдруг взгляд ее изменился — так резко, что я прямо-таки услышала щелчок переключателя. Теперь в ее глазах читался искренний страх.
Я немедленно задумалась, чего такого успела сделать нехорошего. Вроде все было тихо, никаких заклятий я не использовала, никакими талисманами не размахивала. Так в чем же проблема?
— Интересно, скоро все кончится? — задумчиво спросила эльфийка.
— Наверное, — пожала я плечами, выбрасывая странную председательницу из головы. — Здесь человек сорок, из них где-то двадцать уже отстрелялись. Или даже чуть больше того.
— Надо было книжку с собой взять, — вздохнула она. — Но кто же знал, что будет так скучно?
— Во-во, — мрачно поддакнула я. — Если вот это все поэзия, то я… мм… Ларисса-Чайка! Или, для примера, Лерикас Предсказанная!..
Эльфийка непонятно хмыкнула.
— А что ты считаешь настоящей поэзией? — серьезно спросила она.
— Не знаю, — подумав, неуверенно сказала я. — Да ту же Лариссу и считаю. А это… прости боги что такое…
Эльфийка подняла темные брови:
— Ты видела Лариссу-Чайку?
Я помотала головой:
— Только слышала. Семь лет назад, в Снежнеграде.
— И тебе понравилось?
— Очень! — искренне вырвалось у меня.
Она оживилась, поправила кожаное нечто, лежавшее у нее на коленях. В зеленых глазах зажглись веселые огоньки.
— А что именно ты тогда слышала?
— Ну-у… — неуверенно протянула я. Это было давно, но чеканные строчки сами всплыли у меня в голове. — Во-первых, «Балладу о любви и нелюбви»…
Эльфийка внимательно слушала, изредка вставляя вопросы.
Время летело незаметно…
— Уважаемые участники! — наконец объявила председательница. Мы с эльфийкой замолчали; поэтесса вертела в руках перо, бросая в нашу сторону малопонятные взгляды. — Я попрошу вас покинуть комнату. Походите по коридорам, посмотрите на экспонаты. Это очень интересный музей! Через пятнадцать минут мы сможем назвать победителей…
Полин в порыве эмоций прижала кулачки к груди. Певец борайкосов и верблюдов непреклонно блестел очками.
— Пошли отсюда, девочка, — тихо сказала эльфийка. — Яльга, так? Ты человек?
— Почти, — неопределенно ответила я. — Но не эльфийка, это факт.
— Я вижу. — Она посмотрела на меня неожиданно остро. — Вижу, Яльга. И не только это…
Ее взгляд переместился чуть ниже, на мою левую руку. Точнее — на запястье, украшенное прабабкиным браслетом. Я непроизвольно спрятала руку за спину.
Эльфийка усмехнулась. Она уже стояла у двери, перебросив свою ношу на ремне через плечо. Расстегнутый и снятый плащ покачивался на согнутой руке: концы его почти доставали до грязного пола.
Я осторожно выбралась из-под шатающейся витринки. Портрет какого-то писателя, установленный за стеклом, давно уже лежал изображением вниз. Кажется, это оттого, что я все-таки задела клятую витринку локтем… но, честное слово, я же не виновата! Может, это из-за портрета на нас так и пялится председательница жюри?
— Пошли, — нетерпеливо сказала эльфийка.
И мы пошли.
Изнутри музей был немножко больше, чем казался снаружи. Никогда бы не поверила, что в этот сарайчик с колоннами (эльфийский стиль, ну-ну) может поместиться что-то помимо зала, коридорчика и туалета. И то последний придется выносить наружу, в виде классической дощатой будочки.
Но то ли дело было здесь в архитектурных хитростях, то ли в хитростях магических — а что, сэкономим на кирпичах и известке, пятое измерение дешевле выйдет! — в общем, места оказалось вполне достаточно. При большом желании в музее можно было даже заблудиться. Но у меня такого желания не было, да и столько я все одно не выпью.
По крайней мере, места — а значит, и выставленных экспонатов — здесь хватило бы для того, чтобы уже к третьей комнате потерять к бесчисленным трубкам, портретикам, перьям и прочему биографическому хламу всяческий интерес. Так бы, наверное, и случилось; нет, я люблю историю и уважаю великих поэтов, вот только-только после того, что я услышала десять минут назад, от былого уважения осталось не так уж и много. Не будем трогать тени тех, кто был истинно велик. Насчет их таланта я не сомневалась ни минуты; но из всех великих здесь отметился только один, да и то не перышком или листочком черновика, а бронзовым бюстиком определенно куда как более поздней ковки. Великий был воистину велик, это понимала не только я, так что музей безумно гордился тем, что удостоился чести сохранять в своих стенах изображение Самого Гениального Мэтра.
А остальные… да что остальные? Быть может, я судила и предвзято, но поэтессы из жюри не произвели на меня никакого особенного впечатления. Даже не из-за внешности. Я легко могла допустить, что гениальная поэтесса может быть пожилой, сутулой и едва сохранившей на голове половину своих волос. Но я не могла поверить, чтобы истинно талантливый человек мог смотреть вот так: выцветшим и пыльным, как старое одеяло, взглядом. Да и в то, чтобы человек, хоть немного умеющий чувствовать Слово, стал бы хвалить верблюжьего мальчика…
Нет. Это неправильно. Такого быть не может.
Но с эльфийкой, которая, кстати, так и не представилась, мне оказалось неожиданно интересно. Она, верно, была из «Ясеня» — по крайности отлично знала весь здешний писательский кагал. Периодически эльфийка тыкала пальчиком в очередного лубочного гения, называла имя и — иногда — зачитывала кое-что из его творчества. «Кое-что», как правило, оказывалось весьма приличным; беда лишь в том (это уже, нахмурившись, сказала сама эльфийка), что частенько это «кое-что» было единственным более-менее читабельным опусом автора.
— Но почему так? — не выдержала я после очередного лубка. — Если человек смог написать такое… такое классное стихотворение, какого мрыса он остальное-то писал через пень-колоду?
Эльфийка чуть помолчала. Глаза у нее были, как я мимоходом отметила, зеленые, точно лучшие гномьи изумруды.
— Потому что надо работать, — наконец сказала она. — Проще писать про верблюдов.
— Разве проще? — справедливо усомнилась я. — Оно длинное, написано в одном размере, рифмы вполне пристойные. Нет, по содержанию — комедия, но чисто технически…
— Поверь мне, — она чуть улыбнулась, — техника — это несложно. Пара лет опыта — и рифмы подбираются почти мгновенно. А когда настроился на волну, можно написать и сорок поэм. Вот только верблюд — он верблюд и есть. Им и останется до скончания веков.
— Послушайте, — вдруг вспомнила я, — а как вас зовут? А то мы толком даже и не познакомились…
Она чуть замешкалась, опуская ресницы; а секундой позже дверь в зал отворилась, и поэтесса из жюри (не главная, помельче — главной двери несолидно открывать) пригласила всех зайти. Начиналась церемония награждения.
Я привычно устроилась под витринку. Та приветственно зашаталась.
— Уважаемые конкурсанты! — Главная поэтесса постучала чем-то по столу, привлекая всеобщее внимание. Народ стих, проникнувшись серьезностью ситуации. — Мы долго совещались и не могли назвать победителей. Все вы читали очень хорошо, у многих есть творческий потенциал — словом, мы решили рекомендовать на следующий тур тех, для кого, на наш взгляд, это будет полезнее. Этим участникам будут вручены дипломы, а также рекомендации для публикации в сборнике работ «Шаги в науку — 3946». Всем прочим будут выданы свидетельства об участии в нашем творческом конкурсе.
И началось.
Эмоций здесь было, пожалуй, побольше, чем на чтении стихов. Адепты боялись, они завидовали, они страстно желали получить приз: не имеет значения, какими были твои стихи, главное — получить! Они вслушивались в каждый звук выговариваемых председательницей фамилий — а вдруг ошибка, вдруг неправильно прочли, может быть, это мой диплом?! Я вслушивалась в их чувства как музыкант в сыгранную чужаком симфонию. Точно, четко, технично, но, видят боги, лучше бы этой музыке не рождаться на свет.