Жребий брошен

— От герцога Ривендейла, — отмахнулась я. И добавила, выждав, пока изумление в глазах соседки не достигнет апогея: — Старшего.
— Ну тебя! — обиделась алхимичка. Видно, на такую связь не хватало даже ее богатого воображения.
Я повертела коробочку в руках. Отчасти мной двигало желание найти какую-нибудь примету, способную указать мне отправителя посылки; отчасти же я просто растягивала удовольствие, заодно и пытаясь укротить собственное любопытство.
— Ну Яльга же! — не выдержала Полин. — Открывай!
Поддев ногтями картонный клапан, я открыла коробочку и запустила внутрь пальцы. Бока у подарка были круглые и гладкие чтобы вытащить его наружу, мне пришлось приложить немало усилий. Это оказался хрустальный флакон размером где-то с мою ладонь. Стенки его были прозрачными, а внутри плескалась голубоватая, чуть светящаяся жидкость.
— Духи, — замирающим голосом констатировала Полин. — От поклонника… Яльга, глянь, там записки нет?
Я глянула. Записка была — кусочек пергамента, сложенный вчетверо. Развернув его, я подивилась качеству выделки и только потом сообразила, что держу в руках не пергамент, а бумагу — настоящую эльфийскую бумагу, один лист которой стоит не меньше десяти золотых монет. Слегка потрясенная этим фактом, я всмотрелась в сам текст записки — несколько строчек, написанных торопливым и крайне неразборчивым почерком.
«Яльге Ясице, факультет боевых чар. Кому, как не ратному магу, знать цену звуку?»
И подпись: «Л. В».
Руна «В» — точнее, «V», потому что подпись была эльфийская, — размашистым очертанием больше всего походила на чайку, на черный крылатый силуэт, стремительно летящий над морем.
Ларисса-Чайка. Птица из Златолиста.
— А «В»-то тут при чем? — ляпнула я первое, что пришло мне в голову.
Алхимичка посмотрела на меня как на умственно неполноценную.
— Она же аунд Велле, — наконец ответила Полин.
«Знать цену звуку»… Эльфы, они эльфы и есть — даже лучшие из них подвержены слабостям. В частности, ни один Перворожденный не может обойтись без того, чтобы хоть немножко, но поговорить загадками.
Ладно, сейчас проверим, что это здесь за звук… Я взяла флакон в руки, собираясь выдернуть пробку, но пробки не нашлось, горлышко было запаяно наглухо. Любопытная Полин сопела над ухом; повертев бутылочку и так и сяк, я встряхнула ее, надеясь хоть так извлечь обещанные звуки.
Похоже, я выбрала верный путь. Жидкость плеснула на стенки, наливаясь голубым, и несколько легких звуков, тонких, как аромат вербены, растаяли в воздухе. Секунды три после этого было тихо; мы вслушивались, пытаясь разобрать хотя бы отзвуки умолкнувшей мелодии. Потом я встряхнула флакон еще раз, немножко резче и под другим углом.
Жидкость плеснула на этот раз чуть выше, принимая сине-зеленый морской цвет. На секунду мне почудилось, что она складывается в крошечную волну, на загибающемся гребне которой пенятся белесоватые барашки… И звуки, конечно, тоже были другими: сильнее и ниже, они слились в один короткий всплеск — наверное, именно так бог моря в минуту бури трубит в свой рог.
— Здорово… — восхищенно пробормотала Полин.
— О как, — нравоучительно сказала я, убирая флакон на место. — Интересно, а магические свойства у этой фляжки есть?
— Да наверняка! — фыркнула алхимичка, удивительно легко переходившая от любого настроения к обыкновенному жизнерадостному. — Как там было в книжке? — Девица пакостно хихикнула и процитировала классический эльфийский роман: — «А тебе, Яльга Ясица, я дарю свет нашей любимой звезды»… — Тут Полин прервалась и с визгом отпрыгнула в сторону, потому что я-таки дотянулась до подушки. Название любимой звезды утонуло в негодующем вопле, но я все-таки разобрала, что оно было длинное, сложное и, разумеется, очень эльфийское. Заканчивалось, по крайней мере, на традиционное «эль» — а еще очень похоже на «крендель»… интересно, это Полин с двухнедельной диеты так тянет на гастрономическую тематику?
— «Светом нетленным будет она озарять твой путь в бесконечность!» — все-таки досказала соседка, выскакивая за дверь. Предусмотрительно, если учесть, что я уже слевитировала подушку обратно.
 
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой шуршат ценники, звенят монетки и летят ножи, а героиня находит то, чего отродясь не теряла
Цветень-месяц оправдывает свое название только в теплых широтах, где в середине весны и впрямь что-то начинает зацветать. В Лыкоморье же, как в стране северной, дикой и напрочь лишенной всякого логического мышления, в это время только-только тает снег. Да и то не весь и не всегда; хотя на высоких местах уже зеленеет трава, в низинах все еще лежат ледяные белые островки.
Но правильному адепту все это не помеха. Подобно птицам, что слышат зов весны за синими морями, в чужой земле, где и соль, говорят, исключительно сладкая, — подобно сим тварям, всякий опытный адепт учует приход весны даже сквозь зачарованные стены Академии. А весна — это вам не зима и не осень. Весна — это состояние души.
Или, по выражению магистра Буковца, массовое умопомрачение.
Учебное рвение, порядком поизрасходованное с рюеня, окончательно истаяло на теплом солнышке. Народ влюблялся, назначал свидания и писал записки — особо бдительные магистры изымали такие письма на каждом занятии, а Фенгиаруленгеддир продемонстрировал нам целую пачку подобных эпистол, накопившуюся у него за годы преподавания. Ушлый гном даже посулил, что за оригинальный текст записки, которому не найдется аналогов в его собрании, он поставит пятерку, — но тем адептам, чьи любовные письма не представляют ценности для коллекции, придется очень и очень плохо. Гномы, что с них возьмешь?
«Хорошо» пока что пришлось только одному студенту — эту историю рассказал вездесущий Хельги. Как ни странно, везунчик не был эльфом — гном Виффин с телепатического факультета вместо пылкого текста нарисовал в любовной записке подробную схему, как пройти до Царской площади, на которой он и назначал своей девушке свидание, крестиком отметив памятник Державе II. Зная характер гномских женщин, за такую лаконичность Виффину могло и прилететь.
Пытаясь хоть как-то бороться с весенним обострением, магистры завешивали окна иллюзиями, но даже это не помогало: в каждой группе находился свой мастер-умелец, запросто просверливавший в иллюзорном пологе дырку. Не знаю, чем уж плохи были прочим адептам потрясающие горные или морские пейзажи, но предпочтение неизменно отдавалось видам нашего внутреннего двора, покрытого аккуратными кучками снега — тут уже не дремал наш хозяйственный завхоз. Дворника он так и не нанял, упирая на необходимость экономии.
Весь преподавательский состав желчно завидовал Эльвире Ламмерлэйк, кабинет которой традиционно находился в подземельях. Впрочем, ни Рихтер, ни Белая Дама не затрудняли себя созданием иллюзий. Не нашлось бы адепта, который рискнул бы отвлечься на лекциях по некромантии или боевым чарам.
А мне в ночь на первое травня исполнялось двадцать лет.
Никто не знал, почему из всех праздников западного Великого Колеса в Лыкоморье прижилось только два. Савайн и Беллетэйн — ночь на первое дожденя и ночь на первое травня. Самая страшная ночь в году и ночь Возрождения Сущего. Никто из коренных лыкоморцев отродясь не отмечал Имболк, Остару, Литу или Ламмас. Точнее, может, и отмечал, но называл эти дни совершенно иначе, да и праздновал по-другому. Чем угодили Савайн и Беллетэйн загадочной лыкоморской душе — знают одни только боги. Может, названия понравились? А что, красиво звучат…
Так или иначе, но праздник был. И была я — я, которой выпало родиться именно в эту, бесспорно, волшебную ночь.
Деньги, полученные от Ривендейла, еще позвякивали в кошеле. Вечером двадцать восьмого цветня я задумчиво пересчитывала монеты, прикидывая, на что мне хватит такого количества золотых.
— Слышь, Полин, — я подняла голову, поигрывая золотой монеткой, — хочешь завтра со мной в магазин?