5-я волна

Брогден секунду смотрел на меня с прищуром, а потом недовольным тоном спросил:
– Шибко грамотная, да?
Не знаю, как папа отвечал на эти вопросы, но, судя по всему, он прошел проверку. Нам разрешили поселиться в лагере со всеми привилегиями, папе (но не мне) даже было разрешено выбрать оружие на складе.
У папы всегда было особое отношение к оружию. Негативное. Раньше он считал, что оружие хоть и не убивает само, но безусловно облегчает убийство. А недавно пришел к мнению, что оружие не столько опасно, сколько бесполезно.
– По-твоему, пистолеты эффективны против технологии, которая опередила нашу на тысячи, если не миллионы лет? – спрашивал он Хатчфилда. – Все равно что отбиваться дубиной и камнями от тактических ракет.
Этот аргумент Хатчфилд не мог усвоить. Морпех есть морпех, о чем тут говорить! Ствол был его лучшим другом, верным боевым товарищем, ответом на все возможные вопросы.
Тогда я этого не понимала. Теперь понимаю.
 
13
В хорошую погоду все, пока не приходило время спать, находились снаружи. В ветхом бараке была плохая атмосфера. Эту атмосферу порождала сама причина постройки здания, причина его появления. По этой причине мы оказались в этом лесу. Были вечера, когда там царило благодушное настроение, почти как в летнем лагере, где каким-то чудом все нравятся друг другу. Кто-то скажет, что слышал днем рокот вертолета, после чего начнутся разговоры о том, что правительство, наверное, собралось с силами и готовит контрудар.
Были вечера, когда общее настроение падало и тревога давила на всех. Мы были счастливчиками. Мы пережили электромагнитный импульс, удар цунами по берегам, чуму, которая унесла всех, кого мы знали и любили. У нас был шанс. Мы смотрели в лицо смерти, и смерть моргнула первой. Вы можете подумать, что благодаря этому мы обрели мужество и стали непобедимыми. Но это не так.
Мы были как японцы, которые выжили после взрыва бомбы над Хиросимой. Мы не понимали, почему живы, и не были уверены, что хотим оставаться в живых.
Мы рассказывали друг другу истории о своей жизни до Прибытия. Не скрывая слез, оплакивали близких и втайне проливали слезы по утраченным смартфонам, машинам, микроволновкам и Интернету.
Мы подолгу смотрели в ночное небо. Корабль-носитель, возможно, смотрел на нас своим злобным бледно-зеленым глазом.
Иногда начинались диспуты на тему «Куда идти дальше». Все прекрасно понимали, что мы не можем вечно сидеть в этом лесу.
Даже если в ближайшее время не придут иные, придет зима.
Надо бы найти убежище получше этого. Припасов у нас на полгода, а может, и меньше, все зависит от того, сколько еще беженцев придет в лагерь. Ждать спасения или отправиться на его поиски? Папа был за второй вариант. Он все еще хотел выяснить, что происходит в Райт-Паттер-соне. Если от правительства что-то осталось, найти эти остатки можно вероятнее всего на базе ВВС.
Мне все это надоело. Разговоры – не дела. Подмывало сказать папе, чтобы он предложил всем этим нытикам не рассусоливать, а пойти с нами в Райт-Паттерсон. А если кто-то не хочет, черт с ним, пусть остается.
Иногда, думала я, люди сильно преувеличивают значение количества.
Я отнесла Сэмми в дом и уложила на кровать, и мы прочитали его молитву: «Вот сейчас улягусь спать…» Для меня это был просто набор слов, и вместе с тем я чувствовала, что, если они дойдут до Бога, где-то нарушится данное обещание.
Ночь была ясной. Светила полная луна. Идея прогуляться по лесу показалась мне неплохой.
Кто-то в лагере бренчал на гитаре, мелодия летела за мной по тропинке. Это была первая песня, которую я слышала после Первой волны.
And, in the end, we lie awake
And we dream of making our escape [4].
Мне вдруг захотелось лечь, свернуться калачиком и заплакать. Или сорваться с места и бежать по лесу, пока ноги не откажут. Одолевали позывы рвоты. Я хотела кричать, пока из горла не пойдет кровь. Я хотела снова увидеть маму, Лизбет и всех моих друзей, и даже тех ребят, кто мне не нравился. И Бена Пэриша. Просто чтобы сказать, что любила его и быть его девочкой мне хотелось больше, чем жить.
Песня стихла, ее сменили куда менее мелодичные трели сверчков.
Хрустнула ветка.
Кто-то у меня за спиной крикнул:
– Кэсси! Подожди!
Я не остановилась. Я узнала этот голос. Наверное, сама себя сглазила, когда подумала о Бене. Так бывает, когда до смерти хочется шоколада, а у тебя в рюкзаке только раздавленный пакетик «Скитлс».
– Кэсси!
Он побежал. У меня не было настроения бегать, и я позволила себя догнать.
Это закон, который ничто не сможет отменить: единственный верный способ не быть одному – захотеть побыть одному.
– Ты что тут делаешь? – спросил Криско.
Он пыхтел как паровоз, раздувал красные щеки; виски блестели, наверное от жира с волос.
– А что, не видно? – выдала я в ответ. – Сооружаю ядерную бомбу, чтобы уничтожить корабль-носитель.
– Ядерное оружие тут не поможет. – Криско расправил плечи. – Надо делать пушку Ферми.
– Ферми?
– Это парень, который изобрел бомбу.
– Я думала, ее изобрел Оппенгеймер.
Мои знания как будто произвели впечатление на Криско.
– Ну, может, Ферми бомбу и не изобретал, но идея была его.
– Криско, ты придурок, – сказала я, но, решив, что это звучит грубо, добавила: – Правда, я не знала тебя до Вторжения.
– Надо вырыть глубокую яму, положить на дно боеголовку, залить водой и запечатать стальной крышкой в несколько тонн весом. Взрыв за секунду превратит воду в пар, а пар сорвет крышку, и она полетит в космос со скоростью в десять раз быстрее звука.
– Ага, – согласилась я, – кто-то точно соорудит такое. – Ты поэтому меня подкарауливал? Хочешь, чтобы я помогла тебе построить ядерную паровую катапульту?
– Можно тебя кое о чем спросить?
– Нет.
– Я серьезно.
– Я тоже.
– Если бы ты знала, что через двадцать минут умрешь, что бы ты сделала?
– Понятия не имею, – ответила я. – Но точно в эти двадцать минут обойдусь без тебя.
– Это почему? – Криско не стал ждать ответа, наверное догадался, что он ему не понравится. – А если я буду последним человеком на Земле?
– Если ты будешь последним человеком на Земле, меня рядом с тобой не будет.
– Ладно. А если мы с тобой будем последними на Земле?
– Тогда ты все равно будешь последним, потому что я убью себя.
– Я тебе не нравлюсь.
– Да что ты говоришь? Как догадался?
– Представь, что мы их увидели, прямо здесь. Вот они идут, чтобы нас прикончить. Что ты тогда сделаешь?
– Не знаю. Попрошу прикончить меня первой. К чему ты клонишь, Криско?
– Ты девственница? – вдруг спросил он.
Я присмотрелась к нему. Он был абсолютно серьезен. Но большинство тринадцатилетних пацанов серьезны, когда у них начинают играть гормоны.
– Имела я тебя, куда хочешь, – буркнула я, обошла его и направилась в лагерь.
Похоже, я выбрала слишком слабое ругательство. Криско потрусил за мной, и ни один волосок у него на голове при этом не шевельнулся. Как будто он носил блестящий черный шлем.
– Я серьезно, Кэсси, – пыхтел на бегу Криско. – Бывает такое, что каждая ночь может оказаться последней.
– Придурок, так было и до их появления.
Он схватил меня за руку и развернул к себе, а потом приблизил ко мне щекастую сальную физиономию. Я была на дюйм выше, но он имел перевес в двадцать фунтов.
– Ты правда хочешь умереть, даже не узнав, каково это?
– С чего ты взял, что я не знаю? – переспросила я и рывком высвободила руку. – Больше никогда ко мне не прикасайся.
Смена темы разговора.
Криско снова попытался схватить меня. Я отбила его руку левой рукой, а правой ладонью хорошенько треснула по носу. От удара кран открылся – из носа Криско потекла алая струйка крови.