Легкое поведение (ЛП)

Мои слова настолько омерзительны, что он вздрагивает. Его ноздри раздуваются от гнева.
— Без меня ты никто, Блэр. Обычная шваль. А теперь пошла на хер отсюда.
Я смеюсь. Хочу сказать, что это он меня недостоин, но слова застревают в горле.
Потому что это вранье.
Я всегда знала, кто я. Смысла нет притворяться хорошей девочкой, потому что это будет полнейшая ложь. Я слишком люблю деньги, ту защищенность, которую они обеспечивают, и все те вещи, которые можно на них купить. Но пока я разворачиваюсь, выхожу из кухни и оставляю Уолкера позади, до меня доходит, что я опять облажалась. Я сделала себя уязвимой и нарушила свое обещание не позволять никому себя ранить.
Потому что именно это и сделал сейчас Уолкер.
На моем теле нет шрамов. Я не жила на улице, не сталкивалась с физическим насилием — в этом смысле мне, можно сказать, повезло, — но мало что может сравниться с отсутствием родительского внимания и пренебрежением, которым меня потчевали, как горьким лекарством, изо дня в день, пока я росла, а моя самооценка все падала.
Поверьте. Я знаю, о чем говорю.
Стоя в лифте, отделанным панелями вишневого дерева, дыша фальшивым запахом свежести от ковра, в котором утопают мои каблуки, я спрашиваю себя, как я до этого докатилась. Я не люблю Уолкера, но мне все равно больно. Мне в очередной раз показали, насколько я недостойна любви. Лифт везет меня в лобби, и пока на табло сменяются цифры этажей, я начинаю повторять свою старую знакомую считалку.
Любовь эгоистична.
Любовь зла.
Любовь ранит.
Собственно, Уолкер тут даже не при чем… он ведь не заставлял меня с ним встречаться. Это все я. Я одна. Возможно, поэтому мне так больно. Мне некого винить, кроме себя.
Опустив голову, я пытаюсь успокоить дыхание. Я не плакса, так что не скажу, что мне хочется плакать, но внутри все рвется на части. Боль расчищает дорогу для злости, в одном шаге за которой следует сожаление.
***
Швейцар сторонится меня, словно его уже известили, что отныне мне здесь не рады. На улице я мельком оглядываю себя. На мне вчерашнее платье; я выгляжу как шлюха и чувствую себя так же. Униженная, до краев переполненная страданием, я решаю не дожидаться такси. Нужно двигаться; стоя на углу, я привлекаю слишком много внимания. Быть может, мои ноги унесут меня от всего этого, от той боли, которая пришла с осознанием, кто я.
Через несколько минут я успокаиваюсь. Около входа в подземку меня разбирает смех. Действительно, а чего я ждала? Как можно злиться на Уолкера за то, что он использовал меня, когда я сама занималась в его отношении ровно тем же? Когда с самого начала меня интересовали исключительно его деньги, его имя и его смазливое лицо. Я сама во всем виновата. Потеряла в какой-то момент бдительность — вот мне и больно.
Спускаюсь по лестнице, погружаясь в темноту перехода. В нос ударяет неповторимый букет подземки — едкий запах мочи и канализации. Я морщусь и едва успеваю шагнуть в сторону, чтобы не наступить на бездомного, который сидит на последней ступеньке. Вот кому точно не помешает чашка кофе. С этой мыслью я достаю из клатча двадцатку и вручаю ему.
— О, спасибо вам, мисс! Спасибо! — Он расплывается в щербатой улыбке.
— Не за что, — бормочу я. Сердце щемит от доброты у него в глазах.
Собираясь защелкнуть клатч, я внезапно замечаю кремовый уголок. Мой билет на выход из этой передряги. Выуживаю визитку, держу ее в пальцах, и сердце начинает биться быстрее. Похоже, время апгрейда наступило раньше, чем я ожидала.
 Глава 7. 
 Тем же вечером. 
Я снова стою перед зеркалом и привожу себя в порядок. Мажу истерзанные губы помадой, пока они не становятся темно-красными. Слой за слоем воссоздаю фальшивый фасад, пока не становлюсь Блэр. Пока не скрываю все свои недостатки.
Но я мошенница.
Глядя на свое отражение, я вспоминаю один позабытый день из прошлого. И замираю, точно парализованная.
— …Мама, мамочка, не уходи! — Я ревом реву, вцепившись в ее юбку. Мать пытается оттолкнуть меня, но чем больше усилий она прилагает, тем крепче я за нее держусь. Я не могу отпустить ее. — Мамочка, останься пожалуйста! Не бросай меня. Пожалуйста, ну пожалуйста…
По моему лицу струятся слезы. Боль все нарастает, но я продолжаю умолять ее в надежде, что в этот раз она услышит и поймет, как сильно нужна мне.
— Блэр, отпусти! — Она борется со мной, стараясь высвободиться. — Я больше не вынесу ни минуты в одном доме с твоим пьяницей-отцом, иначе сойду с ума.
Я слышу позади нас истерический смех. Оглядываюсь и вижу папу. Он заходит в спальню и, шатаясь, идет к кровати, где лежит открытым мамин чемодан. Его глаза налиты кровью, вылезшая из штанов рубашка покрыта жирными пятнами, похожими на чернильные кляксы. От него разит спиртным, и когда этот запах ударяет мне в нос, мое сердце сжимается. Пронизанное страхом горе захлестывает меня словно волны мутной реки.
— Хватит упрашивать ее, Блэр. Так поступают только слабаки. Она вернется. Она всегда возвращается, — говорит отец.
Мать оборачивается к нему, в ее глазах презрение.
— И не рассчитывай, Оскар. Я не вернусь.
— А как же я? — восклицаю сквозь слезы.
При взгляде на меня мать немного смягчается, но потом она поднимает глаза на отца и мгновенно ожесточается снова.
— Извини. Просто я больше так не могу. — Она застегивает чемодан и идет к двери.
— Нет, нет, нет, нет! — Я бегу за ней вниз по лестнице, захлебываясь плачем, но она не останавливается. Выходит за порог и бросает меня…
Меня тошнит. Хочется закрыться в ванной и вырвать, но я пересиливаю тошноту и остаюсь на месте. Меня не победить ни Уолкеру, ни воспоминаниям о родителях. Я не позволю. Как сильные подчиняют слабых, так и я подчиню свои эмоции. Плевать на Уолкера. В конце концов меня не впервые бросают.
Я сделаю то, что удается мне лучше всего. Я вычеркну Уолкера из своей жизни. Внушу себе, что его нет и никогда не существовало. Запрячу все до единого чувства и эмоции так глубоко, что ни сердце, ни разум о них и не вспомнят. И, двигаясь по порочному кругу, которым стала моя жизнь, найду себе кого-то другого.
Как находила всегда.
Чего тянуть, я начну прямо сейчас. С того, что выясню, кто такой этот мистер Ротшильд.
Я сажусь на кровать, открываю ноут и вбиваю в поисковик его имя. Бегло просматриваю журнальные и газетные статьи о нем — «Тайм», «Нью-Йоркер», «Нью-Йорк Таймс», «Форбс»… Да он не просто богат, он… Единственный потомок «старых денег» с Золотого побережья Лонг-Айленда и владелец медиа-империи стоимостью миллиарды долларов. Ожерелья вроде вчерашнего он может покупать пачками и не обеднеет.
Когда тот факт, что он богат как Крез, устаканивается в моей голове, я решаю посмотреть его фотографии, и у меня буквально отваливается челюсть. Вот он целуется с моей любимой актрисой, с другой, с третьей… Еще фото — он с известной писательницей, своей бывшей женой. Следующее — стоит в компании светской львицы из европейского аристократического дома, с которой недолгое время был помолвлен. Итак. Ему тридцать восемь, за плечами три брака (и столько же разводов) плюс мелкие интрижки без счета. Детей нет. И еще по слухам в молодости он пережил серьезный разрыв, от которого до конца не оправился.
Хм.
Я сижу, тупо уставившись на его фотографию, и не могу поверить в свою удачу. Неужели я правда нашла курицу, которая несет золотые яйца?
Воспоминание об Уолкере, о его голубых глазах, о том, сколько яда было в них, когда он назвал меня швалью, по-прежнему маячит в моем сознании, но мне уже не так больно, как пару часов назад. Его образ постепенно бледнеет и уходит в прошлое.
Вот так я вычеркиваю людей из своей жизни.
Стоит вам стать для меня обузой, я в тот же момент вас брошу. Если мне покажется, что вы способны меня обидеть, я тут же сотру вас из памяти и вырву из сердца, на котором и без вас достаточно ран. Я никогда не вспомню о вас. Я буду жить дальше и ни разу не оглянусь назад. И не надейтесь занять место в моих воспоминаниях.