Легкое поведение (ЛП)
— Не могу, Мэтью… Не могу я больше жить под одной крышей с матерью. Я хочу свалить отсюда.
Вскоре после того, как я начала спать с мистером Каллаханом, мои родители развелись. Не то чтобы это стало для кого-то сюрпризом, особенно для меня. Моя дальнейшая судьба волновала их мало. Отец говорил, что я должна остаться с матерью, мать спихивала меня отцу. В итоге я осталась у матери — только потому, что у нее был дом. Пофиг. Через неделю мне исполнится восемнадцать. Я уеду из этого города и никогда сюда не вернусь. Гадкие, горькие воспоминания останутся в прошлом.
— Не уезжай… Если хочешь жить отдельно, давай снимем тебе квартиру. Я буду оплачивать аренду… я куплю тебе все, что пожелаешь. У тебя будет та жизнь, какую ты хочешь, — говорит он, возвращая меня в настоящее.
— Мэтью, ну и чем эта жизнь будет отличаться от нынешней? Все, что у меня есть, и так куплено на твои деньги.
Это правда. В детстве, мечтая о родительской любви, я была равнодушна к подаркам. Но трахаясь с отцом Пейдж, я открыла для себя притягательную силу денег и поддержки богатого человека, в обмен на секс покупающего мне любые классные вещички, какие я захочу. С мистером Каллаханом родители стали мне не нужны — он помог мне, так сказать, окончательно перерезать пуповину. Он помог мне еще очень многим в благодарность за регулярные минеты на заднем сиденье его «Ауди», пока его жена думала, что он на работе. Его деньги и покровительство наглядно показали мне, какой независимой можно стать, всего-навсего раздвигая ноги.
— Не знаю, Блэр… просто не знаю… Пожалуйста, не бросай меня. Я люблю тебя, — выдыхает он мне в живот и повторяет: — Я люблю тебя, Блэр.
Он начинает целовать меня везде, куда только может дотянуться, а я рассматриваю свое отражение в заляпанном пятнами зеркале над кроватью. Какие же пустые у меня глаза. Как бездонные ямы, внутри которых ничего нет.
Одна пустота.
— Если правда любишь, тогда отпусти. Мне нужно отсюда выбраться.
— А как же я? Как же мы? Все из-за того, что я женат?
Я смеюсь и сама леденею от этого смеха.
— Это вообще не при чем, Мэтью. Я уже все решила и не передумаю, что бы ты ни сказал.
Он отпускает меня и встает. Его широкие, мощные плечи — сколько раз они вздрагивали при мне от смеха или служили опорой моим ногам, когда он на меня ложился — обреченно опускаются.
— Однажды и ты влюбишься, Блэр, и я желаю, чтобы этот человек разбил тебе сердце. Когда это случится, ты поймешь, насколько это больно. Надеюсь, тогда твое сердце оттает, и в тебе проснется сострадание и человечность.
Меня так и подмывает сказать, что зря он на это надеется, но я молчу. Иногда молчание выразительнее любых слов.
— Мэтью, ну извини. Мне жаль, что тебе больно, но я думала, мы оба понимаем, что все это не навсегда.
Весь во власти переживаний, Мэтью не отвечает, только качает головой, потом бросает на меня прощальный тоскливый взгляд и скрывается в ванной.
Под шум воды я одеваюсь. Пока черное платье скользит по моему телу вниз, я позволяю себе подумать о мистере Каллахане в последний раз. Сердце сжимается, если вспомнить, как он взглянул на меня перед тем, как уйти в ванную, и я мысленно прошу у него прощения за причиненную боль. Надеюсь, когда-нибудь он простит меня. Я не стою того, чтобы так расстраиваться. Однажды он тоже это поймет.
Уже на пороге я в последний раз окидываю обшарпанный номер взглядом, но не затем, чтобы запечатлеть его в памяти, а наоборот — чтобы сбросить здесь все свои воспоминания, как балласт. Я уезжаю без багажа. Я не возьму с собой ни единой улыбки, ни поцелуя, ничего. Я беру только то, что для меня действительно важно; то, на что можно навесить ценник; то, что не причинит мне боль — все полученные от него подарки и деньги.
Разве не деньги правят этим миром?
Пока я закрываю за собой дверь, в сознание закрадывается крамольная мысль, что мистер Каллахан дорог мне чуточку больше, чем мне хочется признавать. Хотя, какое это имеет значение.
Давным-давно маленькая, никем не любимая девочка по имени Блэр дала себе обещание. Как обычно, она сидела в пустой комнате одна, и ее единственными свидетелями были ее пес и мягкие игрушки. Она пообещала, что никогда ни к кому не станет привязываться; что не позволит любви вновь захватить ее в плен и подрезать ей крылья. И тогда она будет спасена от страданий.
Что ж, вот и пришло время выполнить это обещание.
***
Через неделю.
Я бросаю вещь за вещью в свой красный чемоданчик. Шелк, хлопок, кружево, кожа — все оплачено моим телом. В комнату заглядывает мать.
— Чем это ты занимаешься? — спрашивает она. Ее идеально уложенные золотистые волосы выглядят на миллион баксов.
Я не утруждаю себя объяснениями. Перегнувшись через чемодан, дотягиваюсь до своего старого плюшевого медвежонка Винклера и кладу его рядом с сумкой Louis Vuitton, которую мне подарил мистер Каллахан.
Мать хватает меня за руку и разворачивает к себе лицом.
— Блэр, я с тобой разговариваю. Что ты делаешь? Отвечай.
Я выдергиваю руку. От ее ногтей на коже остаются красные полосы.
— А на что похоже? Собираю свое барахло и сваливаю из этого вонючего города.
— Следи за своим языком, Блэр. Я все-таки твоя мать, — осаждает она меня.
— Да ладно? — Фыркаю. — Я бы так не сказала.
И тут, не успеваю я пикнуть, как ощущаю первое материнское прикосновение к моему лицу лет за восемь, наверное. Но это не ласка и не поцелуй. Это пощечина.
Как и следовало ожидать.
Моя рука непроизвольно взлетает к щеке. Я потираю место удара, пытаясь унять жгучую боль от ее ладони.
— Как ты смеешь, — сопит она.
— Смею что? Говорить правду? — с издевкой спрашиваю я и улыбаюсь во весь рот. Меня прямо-таки распирает. — А знаешь, забей. Ты разве не рада, что я уезжаю? — Я окидываю ее взглядом, отмечая, какие дорогие на ней шмотки. Все куплены мужчиной. Сама себе она такое позволить не может. — Тебе же всегда было на меня наплевать.
Мать не ведет и бровью.
— И на что ты собираешься жить? У тебя нет ни профессии, ни работы.
Ха! Я смеюсь ей в лицо.
— М-м… как там говорится? О, вспомнила! — Я хлопаю себя по лбу, точно меня осенила идея. — Яблоко от яблони недалеко падает, во. Прямо как про нас сочинили. — Снова начинаю паковать вещи. Через четыре часа у меня самолет, и опаздывать я не намерена.
После нескольких минут тишины, когда я уже думаю, что она ушла, из-за спины долетает ответ.
— Ты слишком много о себе возомнила, Блэр. Красота — она, знаешь, не вечна. Поблекнет, и останешься в одиночестве.
Я закрываю чемодан, слышу, как щелкают замки, и стаскиваю его с кровати на пол. Потом пихаю в сумку Винклера и «Доводы рассудка» в потертой мягкой обложке и впервые с начала разговора смотрю матери прямо в глаза.
— То есть, как ты, да?
— Что ты себе…
— Можешь не беспокоиться. — Волоку чемодан к выходу, по пути задевая ее плечом. — Я не пропаду. Я собираюсь стать хитренькой, типа тебя, мама. — И выплевываю: — Обещаю, ты будешь мною гордиться.
Как только я выхожу за порог родительского дома и набираю полные легкие свежего воздуха, меня захлестывает чувство свободы. Прямо сейчас, делая первый шаг в неизвестное, я понимаю, что в этом городе меня ничего не держит. Ни-че-го. Мне выпал шанс стать той женщиной, которой я хочу быть — без сплетен на каждом шагу и без воспоминаний, мигающих со всех сторон неоновыми огнями.
С этого места и начинается моя история. Черт его знает, чем она обернется в итоге — сказкой или трагедией. Может, даже фарсом. Время покажет. Но начало я представляю себе таким…
…Стоял погожий летний день. Вовсю щебетали птички, на безоблачном небе ярко светило солнышко. В этот день Блэр Уайт исполнилось восемнадцать, и она, покинув родной городок, отправилась навстречу американской мечте — большому и толстому кошельку, туго набитому баксами…