Неподобающая Мара Дайер

  
4
 
ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ СПУСТЯ.
МАЙАМИ, ФЛОРИДА
— Ты меня просто убиваешь, Мара.
— Дай мне минутку.
Я прищурилась на паука, который сидел между мной и бананом, предназначавшимся мне на завтрак. Мы с пауком старались достичь обоюдного согласия.
— Тогда позволь мне это сделать. Не то опоздаем.
Даниэль начинал лезть на стену при мысли об опоздании. Мистер Идеал всегда был пунктуальным.
— Нет. Ты его убьешь.
— И?
— И тогда он будет мертв.
— И?
— Просто представь себе, — заговорила я, не сводя взгляда с членистоногого оппонента. — Семья пауков лишается своей матери. Ее детки ждут в паутине, высматривая родительницу много-много дней, пока наконец не понимают, что ее убили.
— Ее?
— Да.
Я показала подбородком на паука.
— Ее зовут Крек.
— Конечно. Вынеси Крек наружу, прежде чем она повстречается с авторскими колонками «Уолл-стрит джорнал» [8] Джозефа.
Я помедлила.
— А почему наш брат приобретает «Уолл-стрит джорнал»?
— Он считает его забавным.
Я ухмыльнулась. Джозеф был прав.
Я повернулась и снова уставилась на Крек, которая подалась вбок на дюйм-другой в ответ на угрозы Даниэля. Я потянулась к пауку бумажным полотенцем, но невольно отпрянула. Уже минут десять я периодически повторяла эти движения: тянулась и отдергивала руку. Мне хотелось выгнать Крек на волю, убрать из нашей кухни и проводить туда, где в изобилии имелась кровь мириад летающих насекомых. Иными словами, на наш задний двор. Но, похоже, я была не в состоянии выполнить эту задачу. Однако я была слишком голодна и хотела съесть свой банан. Я снова потянулась к пауку — моя рука застыла на полпути.
Даниэль мелодраматически вздохнул, сунул чашку в микроволновку, нажал несколько кнопок, и поддон начал вращаться.
— Ты не должен стоять перед микроволновкой, — сказала я Даниэлю, который не обратил внимания на мои слова. — Не то получишь опухоль мозга.
— Это факт? — спросил он.
— А ты хочешь выяснить?
Даниэль внимательно посмотрел на мою руку, все еще протянутую к Крек, — руку, которую словно парализовало.
— При таком неврозе ты найдешь любовь только в телефильме.
— Может быть, зато я буду без опухоли мозга. Разве ты не хочешь быть без опухоли мозга, Даниэль?
Он сунул руку в шкаф и вытащил зерновой батончик.
— Вот, — сказал он, швырнув шоколадку мне, но в последнее время я до полудня была просто ни на что не годной.
Батончик со стуком упал на стол рядом со мной. Крек торопливо засеменила прочь, и я потеряла ее из виду. Даниэль схватил ключи и не спеша направился к передней двери. Я последовала за ним на слепящий солнечный свет, так и не позавтракав.
— Ну же, — с деланой жизнерадостностью сказал он, огибая ящериц, шнырявших по выложенной плитками дорожке нашего нового дома. — Не говори, что тебя не восторгает мысль о предстоящем первом дне в школе… Очередной.
— Интересно, в Лорелтоне сейчас идет снег?
— Наверное.
Я обожгла руку, взявшись за ручку дверцы «Хонды» Даниэля. Как раз когда я подумала, что жарче просто не может быть, я очутилась в машине и поняла, что ошибалась. Я подавилась раскаленным воздухом и, брызгая слюной, жестом попросила Даниэля опустить окно. Он включил на полную мощность кондиционер.
Мы переехали во Флориду всего месяц назад, но я бы не узнала свою старую жизнь, даже если бы ее поставили передо мной для опознания. Я ненавидела Флориду.
— Знаешь, мама собиралась сегодня сама отвезти тебя в школу.
Я застонала. Я не хотела играть нынче утром в пациента. Вообще-то я не хотела играть в него в любое утро. Я подумывала, не купить ли маме вязальные спицы или набор акварели. Ей требовалось хобби, которое не заключалось бы в том, чтобы висеть у меня над душой.
— Спасибо, что вместо этого меня везешь ты. — Я встретилась глазами с Даниэлем. — Правда, спасибо.
— Да без вопросов, — ответил он, сверкнув дурацкой улыбкой.
Потом он свернул на межштатную автомагистраль, [9] вклинился в плотный поток. Брат провел значительную часть пути, стукаясь лбом о рулевое колесо. Мы опоздали, так что школьная парковка была уже переполнена и среди роскошных блестящих машин не видно было ни единого ученика.
Я потянулась назад, за аккуратным и чистым рюкзаком Даниэля, который с достоинством занимал место на заднем сиденье, как пассажир. Схватив его, я ринулась вон из машины. Мы приблизились к изукрашенным искусными завитками железным воротам Академии наук и искусств Кройден, нашей новой школы. Ворота украшало гигантское навершие — щит в центре с широкой полосой, которая тянулась справа налево от вершины до основания. Венчал композицию рыцарский шлем, а слева и справа красовались два льва. Школа казалась не на своем месте среди захудалых окрестностей.
— Итак, чего я тебе еще не сказал, так это что днем тебя заберет мама, — проговорил Даниэль.
— Предатель, — пробормотала я.
— Знаю. Но мне нужно встретиться с одним из школьных консультантов насчет подачи заявлений в колледжи, а консультант сегодня свободна только после занятий.
— А какой смысл в этой встрече? Ты же знаешь, что поступишь куда угодно.
— Еще не факт.
Я прищурила на Даниэля один глаз.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Я смотрю на тебя подозрительно.
Я продолжала щуриться.
— Вообще-то у тебя такой вид, будто тебя хватил удар. Как бы то ни было, мама будет ждать вон там. — Брат показал на глухой переулок с другой стороны кампуса. — Постарайся вести себя хорошо.
Я подавила зевок.
— Еще слишком рано, чтобы быть таким идиотом, Даниэль.
— И следи за своим языком. Он тебе не к лицу.
— Да кому какое дело?
Я запрокинула голову, на ходу читая фамилии знаменитых воспитанников Кройдена, вырезанные на кирпичной арке над нашими головами. Большинство имен было примерно в таком ключе: «Хитклифф Роттердам III», «Паркер Престон XXVI», «Аннализа Беннет фон…»
— Я слышал, как Джозеф обозвал кого-то на днях. Он научился этому от тебя.
Я засмеялась.
— Не смешно, — сказал Даниэль.
— Да брось. Это же просто слова.
Он открыл было рот для ответа, но тут в его кармане зазвучал Шопен. Музыка Шопена, слава богу, а не сам Шопен.
Даниэль вытащил телефон и одними губами сказал мне: «Мама», потом показал на стеклянную стену, за которой находился административный офис Академии Кройден.
— Иди, — сказал он, и я пошла.
Теперь, когда брат меня не отвлекал, я смогла досконально рассмотреть кампус с его безукоризненным, слишком живописным великолепием. Из земли торчали толстые стебли изумрудной травы — их подрезали с точностью до миллиметра, чтобы они ничем не отличались друг от друга. Просторный двор разделял пространство на окаймленные цветами квадраты. В одной части кампуса находилась витиевато украшенная библиотека с колоннами, в другой — кафетерий и гимнастический зал без окон. Классные комнаты и административный офис властвовали в последних двух четвертях территории. Воздушные арки и выложенные кирпичом дорожки соединяли здания друг с другом и вели к журчащему фонтану в центре.
Я почти ожидала, что из зданий вырвутся лесные создания и затянут какую-нибудь песню. Все в этом месте вопило: «Мы здесь идеальны, и ты тоже будешь идеальна!» Неудивительно, что мама выбрала именно эту школу.
Я почувствовала себя вульгарно одетой в своих джинсах и футболке. В Кройдене существовал дресс-код, но, поскольку нас сюда поздно перевели, нашу форму пока не доставили. То, что я теперь оказалась в частной школе вместо бесплатной, в одном из младших классов, да к тому же в середине триместра, было само по себе достаточным мучением, даже без клетчатых юбок и гольфов. Но мама была снобом и не доверяла бесплатным школам такого большого города. А после всего, что случилось в декабре, я была не в состоянии серьезно оспаривать ее решения.