Невеста для принца

Послышался непонятный звук, и Мири вскочила на ноги. Звук повторился — так коготки постукивают по гладкой поверхности. Мири прижалась к стене. Вот снова. Должно быть, здесь, в темноте, рядом с ней находится какое-то мелкое животное. Скорее всего, простая мышь, но незнание порождает страхи. Глаза Мири успели привыкнуть к темноте, она начала различать какие-то предметы, однако света все равно не хватало.
Шорох прекратился, но Мири продолжала стоять, пока у нее не заныла спина и голова не стала тяжелой. Девочка устала вглядываться в темноту, воображая, будто на нее смотрят чьи-то лица, а по углам мечутся маленькие существа. Скука навеяла сон. В конце концов Мири опять улеглась на пол, подложив руку под голову, и стала следить за щелью под дверью — не появится ли Олана, чтобы освободить ее. Холод камня проник сквозь шерстяную рубашку, по коже побежали мурашки, и Мири задрожала и начала икать. Наконец она уснула, но сон не подарил отдыха.
Мири проснулась от ужасного ощущения, что ее тянут за волосы. Неужели кто-то пытается ее разбудить? Свет, пробивавшийся из-под двери, стал совсем тусклым, а онемение во всем теле означало, что она провела на полу несколько часов.
И тут ее снова дернули за волосы. Что-то запуталось в косе. Она хотела закричать, но страх не давал ей вздохнуть. Она даже боялась подумать, что за существо до нее дотрагивается. Видимо, сильное и большое, явно не мышь.
По щеке мазнул кончик хвоста. Крыса!
Мири беззвучно всхлипнула, вспомнив, как несколько лет назад в деревне от укуса крысы погиб младенец. Она не осмелилась позвать на помощь, чтобы не вспугнуть животное. За волосы больше никто не дергал, и Мири затаилась. «Высвободилась? Ушла?»
В ту же секунду неизвестное существо вновь принялось вырываться, причем сильнее. У самого уха Мири раздался надрывный писк.
Девочка не могла пошевелиться, не могла говорить. Сколько еще ей придется здесь пролежать, прежде чем за ней придут? Путаясь в мыслях, она стала искать хоть какой-то выход, какое-то утешение.
— «Отвес качается, весенний ястреб кружит, гора Эскель с песней дружит», — прошептала она едва слышно.
Это была праздничная песня о весне, об утяжеленном шнуре, что используют при обработке добытого камня, о ястребе, парящем высоко в небе, о том, что работа спорится и мир прекрасен. Напевая, Мири постукивала по каменным плитам линдера подушечками пальцев, словно работала в каменоломне и разговаривала на языке горы с подругой неподалеку.
— Гора Эскель поет-распевает, — прошептала она и начала менять слова: — Но Мири в кладовке плачет-рыдает. Крыса на нее нападает.
Девочка чуть не рассмеялась, но повторившийся писк заставил позабыть о смехе. Боясь теперь даже прошептать хоть слово, она пела мысленно, по-прежнему постукивая пальцами в такт мелодии и умоляя в песне, чтобы о ней вспомнили.
Дверь распахнулась, и в глаза ударил свет свечи.
— Крыса! — Олана подняла трость и ткнула ею в волосы Мири.
— Быстрее, быстрее, — бормотала девочка, зажмурившись.
Она услышала писк, возню, потом крыса убежала, а Мири вскочила с пола и обняла Олану. Она так сильно дрожала, что не удержалась бы на ногах.
— Все в порядке, достаточно, — сказала Олана, отрывая от себя ученицу.
От холода и страха Мири едва слышала наставницу. Она обхватила себя руками, чтобы унять дрожь, сотрясавшую все тело.
— Я просидела взаперти несколько часов, — прохрипела она. — Вы забыли обо мне.
— Да, наверное, — признала Олана, но не извинилась, хотя по морщинке между бровей было видно, что она обеспокоена появлением крысы. — Хорошо, что Герти вспомнила о тебе, а то ведь я не пришла бы до утра. Ладно, иди спать.
Только теперь Мири увидела Герти. Девочка стояла с широко открытыми глазами, уставившись в зияющий дверной проем темной кладовки. Олана забрала у нее свечу и ушла, поэтому Мири и Герти поспешили вернуться в спальню.
— Там была крыса, — испуганно произнесла Герти.
— Да. — Мири по-прежнему дрожала, словно промерзла до костей. — Спасибо, что вспомнила обо мне, Герти. Я бы умерла, если бы провела там еще минуту.
— Вообще-то, странно, что я подумала о тебе, — сказала Герти. — Когда мы вернулись после перерыва, тебя нигде не было. Олана ничего не говорила, а спросить мне было боязно. Потом, готовясь ко сну, я вдруг вспомнила тот ужас, когда меня заперли в кладовой и я слышала какой-то шорох. Я была абсолютно уверена, что ты тоже там заперта, и… не знаю почему, но я была уверена, что там крыса. Это было очень похоже на… Впрочем, неважно.
— На что похоже?
— Наверное, я догадалась, что ты в кладовой, потому что где еще ты могла быть? И мне показалось, что я слышала крысу, когда сама там сидела, вот так я и поняла. Кстати, думая об этом, я очень ясно представила и тебя, и крысу, как будто мы с тобой разговаривали на языке горы.
У Мири снова по коже пробежали мурашки.
— На языке горы? Но…
— Я знаю, это глупо. Какой язык горы, если мы не в каменоломне. Я просто рада, что не случилось беды. Когда я пошла в спальню к наставнице Олане и попросила ее выпустить тебя из кладовки, она пригрозила мне всяческими наказаниями.
Мири больше ничего не сказала. Во мраке спальни перед нею нарисовались новые возможности.
  
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
 
 
 
 
Для бандита — ломик,
 
А для крысы — долото.
 
Для волчицы — колотушка,
 
А для кошки — молоток.
 
 
 
Однажды днем, два или три года назад, Мири и Петер сидели на пастбищном холме. Они были еще совсем юные, и Мири тогда не волновало, что ногти у нее грязные и обломанные или что Петеру скучно ее слушать. Он работал в каменоломне по шесть дней в неделю, и Мири выведывала у него подробности.
— Это тебе не огонь развести или обработать шкуру козы, Мири. Это не похоже ни на одну домашнюю работу. Когда я тружусь в каменоломне, я словно слушаю линдер. И нечего тут ухмыляться. Я не могу лучше объяснить.
— А ты попробуй.
Петер прищурился, рассматривая обломок линдера. Он обтачивал этот камень маленьким ножиком, придавая ему форму козы.
— Когда работа спорится, это все равно что песни, которые мы поем по праздникам: мужчины одним голосом, женщины — другим. Знаешь, как звучит аккорд? Вот это и получается, если работаешь с линдером. Может показаться глупым, но мне представляется, будто линдер всегда поет, и когда я удачно вбиваю клин в щель колотушкой, я словно отвечаю ему песней. Рабочие в каменоломне поют свои песни вслух, чтобы не сбиться с ритма. Но по-настоящему песня звучит внутри.
— Как это — внутри? — спросила Мири. Она заплетала стебли цветков мири в косичку, чтобы не выдавать своего интереса. — Как она звучит?
— Этот звук ни на что не похож. Ты не слышишь язык горы ушами. Если что-то идет не так, ты сразу чувствуешь это, например если тот, кто работает рядом, слишком сильно надавливает на рычаг и по камню могут пойти трещины. Когда это происходит, а в каменоломне стоит такой шум, что слова не услышишь, я говорю ему на языке горы: «Полегче с ломом». Сам не знаю, почему это называется языком горы, ведь ты скорее поешь, нежели говоришь. Только ты поешь внутри себя. И фраза звучит как будто громче, если она адресована именно тебе, но все поблизости тоже могут ее слышать.
— Значит, ты вроде как поешь, а другие это слышат, — сказала Мири, не совсем понимая.
Петер пожал плечами:
— Я разговариваю с человеком, но делаю это пением, причем не вслух… Не знаю, как описать это, Мири. Все равно что пытаться объяснить, как бежать или глотать. Перестань донимать меня вопросами, а не то я найду Янса и Альмонда, и мы затеем какую-нибудь игру только для мальчишек.
— Сделаешь так — и это будет твоя последняя игра в жизни.
Петер тогда не понял, почему для Мири важно понять, как идет работа в каменоломне, и она не стала настаивать. Ей нравилось, что он не догадывался о ее расстроенных чувствах и одиночестве. Ей нравилось, что для него она оставалась прежней беззаботной Мири, какой была всегда.