Новый Орлеан

Он еще раз тяжело вздохнул и потянулся к телефону. Надо предупредить сенатора Сент-Клауда. Может, удастся уговорить его отказаться от участия в этом чертовом параде.
Обнаружив пропажу дневника, Эндоу пришел в ужас. Неужели кто-то из посторонних шарил в квартире и наткнулся на гроссбух? Нет, такого быть не могло, в этом он был твердо уверен, поскольку Эстелл из дома никогда не выходит. Значит, это она.
Но как дневник попался ей на глаза? Он взял себя в руки и принялся перебирать в памяти подробности вчерашнего дня. Смутно припомнил, что вроде бы Эстелл позвала его в то время, как он делал очередную запись. И он сунул дневник под подушку. Ну надо же быть таким идиотом!
Тут его охватила неукротимая ярость. Когда дело касалось Эстелл, он очень редко выходил из себя.
Но как она посмела рыться в его вещах? Это его дневник, его — и только его — мысли! И записывал он их не для чужих глаз!
Он заставил себя не говорить с Эстелл до тех пор, пока полностью не возьмет себя в руки. Бедняжка Эстелл, ее так легко расстроить. После того как несчастный случай приковал ее к инвалидному креслу, малейшая тень недовольства с его стороны приводила Эстелл в полное отчаяние.
Машина сбила Эстелл, когда она выходила из бара, удар пришелся в спину. Больничные счета пришлось оплатить сполна, а вот денежной компенсации им никакой не выплатили. В полиции заявили, что она была пьяна и под автомобиль попала по собственной вине.
Однако дело было не в этом. Эндоу-то знал истинную причину: за рулем машины сидел какой-то воротила из политиков, а любому известно, что таким все с рук сходит.
Эндоу заставил себя не думать о прошлом. Каждый раз, когда он вспоминал об этом несчастье, у него перед глазами начинали роиться черные мушки, а грудь сдавливало так, что он едва мог дышать.
Наконец он вышел из комнаты. Эстелл была в кухне. Хотя время приближалось к девяти и они уже позавтракали, она с жадностью поглощала пончики, полный поднос которых умостился у нее на коленях.
Эндоу опаздывал на работу. Пропажа дневника огорчила его настолько, что он решил сегодня вообще не работать. И завтра тоже, если он собирается осуществить свой план. Да пусть увольняют! Трудно, что ли, найти другое место? Хорошие автомеханики на улице не валяются.
Эндоу подошел к жене и, — стараясь, чтобы голос не выдал его волнения, из-за ее спины спросил:
— Детка, у меня была такая тетрадь, дневник мой.
Записывал туда кое-что. А сейчас что-то никак не могу найти. Ты его не брала?
— Да, Френ. Я нашла его. И знаю, где он теперь.
Эндоу обошел кресло, чтобы видеть ее лицо. Резким от нетерпения тоном выпалил:
— Ну и где же? Мне он очень нужен!
— Я… Как бы это… — Эстелл звучно сглотнула, глаза ее метались, словно перепуганные мыши, затем она с трудом выдавила из себя:
— Я отправила дневник в полицию, Френ.
Его бросило сначала в жар, потом в холод, а сердце на мгновение буквально остановилось. Он грубо схватил ее за руку, пальцы утонули в рыхлых складках жира и плоти.
— Что… что ты сказала? Не может быть! Врешь ведь все! Зачем тебе это?
— Другого выхода у меня не было, неужели не понимаешь? Теперь ведь ты не рискнешь… сделать то, о чем писал. Полиция будет начеку.
Эндоу был настолько потрясен, что никак не мог собраться с мыслями. Он выпустил ее руку и рухнул на ближайший стул.
Эстелл любовно выбрала пончик, откусила и без всякого труда проглотила огромный кусок румяного теста. Одновременно она попыталась его успокоить:
— Да ничего страшного, милый. Я все проверила. В дневнике нет ничегошеньки, что могло бы указать на тебя. Обратный адрес я не писала, а пакет отправили за много кварталов отсюда. Так что ты в безопасности!
— Что?
— Да, милый. Ты же сам писал в дневнике, что собираешься убить какого-то сенатора.
— Убить? Я? Детка, ты же меня знаешь. — Он выдавил подобие улыбки. — Разве я способен убить человека?
Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, что он уже убил двоих человек? Отныне ему придется тщательно проверять замки на чемоданчике. Если Эстелл на глаза попадутся оставшиеся два дневника…
Эндоу, импровизируя на ходу, горячо заговорил:
— Я книгу пишу, понимаешь, роман. А в дневник заносил черновые заметки.
— Роман? — заулыбалась она с видимым облегчением. — Но почему же ты мне ничего не рассказывал, Френ?
— Хотел сделать сюрприз, лапушка. А потом, могло ведь и не получиться, ни один издатель за него бы не взялся.
— Я просто уверена, что роман выйдет потрясный, милый! Расскажи скорее, о чем он?
Эндоу принялся на ходу выдумывать, однако мысли его потихоньку стали возвращаться к завтрашнему дни. Придется, видно, все отменить, отложить до лучших времен.
А может, и нет такой необходимости? Если Эстелл его не обманула, у полицейских нет никаких зацепок, чтобы связать дневник с его личностью. Он точно знал, что имя его в дневнике не упоминается, за этим он всегда следил. Можно предположить, что полиция теперь усилит охрану сенатора Сент-Клауда. Но что это им даст, в таком-то столпотворении во время парада?
Просто задача его немного осложняется. Но он никогда не допускал и мысли о том, что все будет легко и просто. С другой стороны, только подумайте, какой эффект произведет тот факт, что он совершил задуманное при таком скоплении полицейских!
Да вся страна замрет и ахнет! И другие не в меру прыткие политики, может, задумаются о своем поведении.
Эндоу смутно подозревал, что полученное в полиции предупреждение о его планах повышает риск быть схваченным. Или даже убитым. Однако он никогда не загадывал так далеко после самого акта убийства, никогда не задумывался о грозящих ему самому последствиях. Это было бы слишком эгоистично. Его деяние предначертано самой судьбой, ради него он и появился на свет. Поэтому всякий раз, когда он начинал прикидывать, что будет с ним в результате его акции, Эндоу старался гнать подобные мысли прочь…
— Что, Стелл? — очнулся он от раздумий.
— Роман, говорю… Чем кончается-то?
— Пока не знаю, — улыбнулся он. — Может, завтра придумаю. Точно, завтра я наверняка буду знать, чем кончается.
В своем номере гостиницы «Рузвельт» сенатор Мартин Сент-Клауд положил телефонную трубку на рычаг и задумчиво уставился на дымящуюся в пепельнице сигару. От нее к потолку поднималась тонкая и прямая, как карандаш, струйка дыма.
— Кто звонил, Мартин?
Он взял сигару и обернулся к вышедшей из спальни Ракель. Ее прелестная фигурка тонула в длиннющем халате; волосы спутаны в обворожительном беспорядке. Ракель была босиком, и покрытые лаком ногти на ногах словно подмигивали Мартину, то появляясь, то исчезая вновь под подолом ее халата.
В нем шевельнулось горькое раскаяние. Что же с ними случилось? Ведь было время, когда он, расставаясь с ней на какое-то время, не мог дождаться, когда вернется к Ракель и ощутит в постели ее потрясающее тело. И она тоже ждала этого, желала и всегда была готова. Однажды она призналась ему:
— Иногда ты только взглянешь на меня, Мартин, пусть даже народ кругом, а я начинаю истекать — да так, что кажется, будто я в трусики написала.
Все прошло. Когда же они в последний раз соединялись в порыве любви, страсти, вожделения? Ох давненько. И кто виноват? Он сам по большей части.
Это Мартин должен признать.
После того как она застукала его несколько раз с другими женщинами. Ракель твердо заявила ему:
— Я не ледышка, Мартин. Бог свидетель, ты это знаешь. Но объедков мне не надо. И я не потерплю, чтобы ты лез на меня, воняя другой бабой. — В моменты гнева Ракель не чуралась простонародных выражений.
— Так кто это звонил, Мартин? — переспросила она.
— Капитан из полиции. Просил зайти, к нему.
— Зачем?
— Не сказал. Что-нибудь насчет завтрашнего парада скорее всего.
— Опять! — презрительно фыркнула Ракель.
— Может, все-таки передумаешь и прокатишься со мной на платформе?
— Не передумаю.