Уравнение со всеми известными

— Сами не прижимайтесь, — задорно парировала Вера. — Вас тут не стояло.
Они рассмеялись.
— Константин Владимирович, уж коль вы мне сейчас так близки, просто ближе никто не находится, — улыбалась не подозревавшая о его переживаниях Вера, — позвольте обратиться к вам с нескромной просьбой?
— Попробуйте, но свой портфель с вашей ноги я могу убрать только себе на голову. — Он ответил на ее улыбку и постарался расслабиться.
— Если моя просьба по каким-либо причинам покажется вам неприемлемой, забудем о ней тут же, хорошо?
Костя кивнул и с интересом приготовился слушать.
— Я все время думаю над вашим предложением Анне Рудольфовне подлечиться в геронтологическом отделении. Если я или Сергей, мой муж, заикнемся об этом, реакция будет однозначно негативной. Но если бы вы нашли возможность приехать к нам вместе с Игорем Петровичем, завести разговор о клинике, то, может быть, Анна Рудольфовна заинтересуется…
С его лица сползла благодушная гримаса, и вместо нее появилось выражение, какое бывает у человека, выслушивающего неловкости.
— Давайте забудем об этом, — быстро сказала Вера. — Извините меня за бестактность.
Костя мысленно обозвал себя идиотом. Какое соблазнительное предложение он предполагал услышать? Как объяснить этой милой женщине, что он считает для себя неприемлемой бытовую дружбу с пациентами?
Он постарался отказать как можно вежливее и деликатнее.
 
Глава 3
К Анне пришли институтские подруги.
Ольга из крепышки-казачки, десять лет назад приехавшей из Краснодара покорять столицу, превратилась в даму яркую и пышную. Ирина, напротив, еще больше похудела: на спине под тонким платьем дистрофично торчали лопатки.
— Толстая и тонкая, как у Чехова, — подсказала Ольга Анне, целующей и разглядывающей их обеих.
— У Чехова были толстый и тонкий, — поправила Ира.
— А ты что хотела? — отмахнулась Ольга. — Ой, Нюрка, как я рада тебя видеть. Беременная. Это у тебя хроническое, как специалист говорю. Конечно, мужики. Чехов кто? Они и пишут только про себя, и думают только о себе, а бабы отдуваются.
— Все такая же, — вздохнула Ирина, — цинизм бьет из нее неукротимо.
— Чего мне лучше становиться, — защищалась Ольга, — знаешь, какая у меня работа? Между прочим, Нюрок, тружусь в Центре по охране материнства и детства — лучшей акушерско-гинекологической клинике. Мне свекруха говорит: “Оленька, может, не стоит наносить такой яркий лак на ваши короткие ногти?” Это в воскресенье! Единственная возможность маникюр навести. А я ей в ответ: “Я, Елена Борисовна, длинных ногтей отрастить не могу, потому как этими пальчиками каждый день в это самое место теткам лазаю”. Ну, я ей сказала куда.
У Ольги были две любимые темы: проблема похудания и отношения с родителями мужа. Сбросить лишний вес она могла только мечтать, потому что отказаться от жирных борщей и пельменей не желала. А враждебные отношения со свекровью распаляла сама. Приписывала тишайшей Елене Борисовне предвзятые мысли и поступки. Ольге требовался враг, в борьбе с которым кипела бы ее неугомонная натура.
Когда-то Ольга была влюблена в Юриного приятеля и однофамильца Игоря Самойлова, актера студенческого театра МАИ. Но из их короткого романа ничего не вышло. Несмотря на Ольгину хватку, цепкость и практичность, Игорь не соблазнился ни ее казачьими песнями, ни грубоватым юмором, ни окрошками и варениками, которые Ольга готовила на кухне в общежитии. Уже перед окончанием института она вышла замуж за однокурсника Алешу Носова, тихого стеснительного парня. Его Ольга держала в тылу все пять лет своих амурных баталий. Нравы, привычки, образ жизни семьи Носовых абсолютно не соответствовали Ольгиным представлениям о том, как надо жить, к чему стремиться и над чем смеяться. Она драила квартиру, стирала, гладила, выращивала и мариновала огурцы на даче, квасила капусту и презирала Носовых за корпение над скучными книжками и неумение достойно ответить грубиянке-продавщице в магазине.
— Они мне — Первый концерт Чайковского, Второй концерт, а у самих все трусы были драные, когда я пришла, — тараторила она, пока осматривали новую квартиру. — Нюра, ковер перуанский? Красиво, лохматый какой. А у нас все моль сожрала, Елена Борисовна…
— Да уймись ты, — перебила ее Ирина. — Аня, квартира прекрасная. Юра руки приложит — будет отлично. Это детская? И малышу уже кроватка есть? Когда тебе рожать?
— Через месяц. А ты все тянешь? Как Олег?
— Хорошо. Пока, правда, без работы, но Мазуров запускает новую картину, обещал Олега взять вторым режиссером.
— Пока без работы он уже второй год, — вставила Ольга.
— Ты не права, Оля, — мягко возразила Ира. — Творческий человек не марионетка у конвейера.
— Ну да, творческий — это когда на твою зарплату пьянствует.
— Мазуров — известный режиссер? — Анна прервала их перепалку.
Ирина принялась рассказывать о кинематографических новостях. И в каждой фразе, в, том, как она строила предложение, какие оценки давала, чувствовались отголоски высказываний и мнений Олега.
Ирину многие их однокурсники не любили. Как ни странно, за ее доброту. Ирина носила в сумке чистые тетради и запасные ручки, на случай если они кому-нибудь потребуются. Требовались многим, но никто и не думал возвращать ей одолженное. Она спешила первой поднять упавшую книжку и освобождала место в столовой, не доев обеда. Ира помогала друзьям и малознакомым людям, но вызывала раздражение своей услужливостью. Ее худенькое, чуть лисье личико скорее предполагало вредное ехидство, чем монашескую добродетель. Один из однокурсников назвал Ирину доброту тошнотворной еврейской прикидочностью. Но Анна совершенно точно знала, что Ира не прикидывается, она такая и есть — нелепая в своем желании всем угодить. Казалось бы, Ира должна была стать хорошим врачом. Но этого не случилось: больные принимали ее мягкость и сочувствие за проявление профессиональной слабости. Ира прозябала на должности участкового врача окраинной поликлиники, безо всяких перспектив на продвижение.
Анна и Ольга жили в одной комнате в общежитии. Сошлись с Ирой, потому что она, в отличие от многих москвичек, была лишена столичного снобизма. Анна прежде часто думала о том, что Ире надо родить дюжину детей и расходовать на них свою безбрежную доброту. Но сейчас, глядя на ее тщедушное тело, Анна сомневалась, сможет ли подруга выносить хотя бы одного ребенка. Да и Олег детей не хотел, называл их растущей протоплазмой.
В семье Носовых лозунг “пожить в свое удовольствие” пропагандировала Ольга, у которой было две младших сестры, и в детстве она нанянчилась вдоволь.
Подруги сидели на кухне, пили чай и расспрашивали Анну о заграничной жизни. Она с трудом подбирала слова — тамошний быт настолько отличался от здешнего, что, о чем ни скажи, получается, будто принижаешь родину.
— Вы прилично там получали? — спросила Ольга и тут же сама ответила: — Конечно. За три года — вы в каком уехали? В восемьдесят седьмом? За три года кооперативную квартиру построили, машину купили, барахла кучу.
— В Перу финансовые кризисы — обычное дело, — Анна чувствовала, что говорит, как бы оправдываясь, — доллар взлетал вверх, и наши специалисты, которые получают в твердой валюте, вдруг становились в два раза богаче. Тогда все бросались покупать электронику, золото с бриллиантами. Потом в отпуске все это можно было продать, сами ведь знаете, я часть через вас пристраивала, часть через комиссионки, — и снова в выигрыше.
Анне не хотелось рассказывать, как во время кризисов они, советские женщины, опустошали магазины. Покупали впрок, подчас ненужное, но на родине отсутствующее. Посуда, постельное белье, настольные лампы, одежда и обувь в промышленных количествах, шторы, кастрюли, ткани для обивки мебели, ковры, обои и краски, ложки-поварешки, консервы, кофе, шерсть — скупали все, что не испортится от длительного хранения. Потом горы вещей необходимо было переправить на родину. Самое удобное — самолетом, но “Аэрофлот” ограничивал вес багажа. Двадцать килограммов на человека, если ты летишь в отпуск, и шестьдесят килограммов на окончательный отъезд. Поэтому все старались дружить с аэрофлотовцами — по знакомству можно было протащить, не оплачивая, больший вес. Главное, чтобы тебя не задержали в Шереметьеве, не заставили перевешивать багаж и оплачивать перевес. Истории с перевешиванием были популярными “страшилками” в российской колонии. В окончательный перелет Самойловы везли восемьсот килограммов багажа — гору картонных коробок, пришлось заказывать грузовик. Треть багажа им не принадлежала — Анна согласилась взять чужие коробки, потому что Юрия, как аэрофлотовца, никто не стал бы проверять. Они до сих пор выдавали родственникам своих знакомых из Перу причитающееся имущество. Но понять забавы коробейников могли только те, кто жил за границей. Подруги Анны к этой категории не принадлежали.