Ангел в доме

– Я не собираюсь рисовать, – сцепив зубы, сказала Анжела. – Я хочу что-нибудь узнать о живописи. Только и всего.
– То же самое ты могла бы сказать и о монашестве. Считай, я этого не говорила. – Мэри Маргарет ткнула окурок в пепельницу и снова нырнула в груду бумаг на столе.
– И все-таки… Можно? – Будь проклят этот плаксивый тон имени тетушки Брайди.
– Можно – не можно. Убирайся. Не смею разрушать детские мечты. – Она выразительно мотнула головой в сторону двери. – Ах да! Минутку, сестра. Не по душе мне этот юнец Стив. Утром заметила, как он шнырял у дверей женского приюта. С ним что-то не то. Где он сейчас?
– В комнате отдыха, телевизор смотрит. Тихий.
– Да? Глаз с него не спускать. Убирайся.
Анжела и убралась, чувствуя, как на глазах закипают злые слезы. Сестра Кармел прошмыгнула было мимо, но, взглянув на лицо Анжелы, остановилась.
– Милая?
– Она меня ненавидит. Ненавидит. – Первая слезинка соскочила с ресниц.
– Нет-нет, милая. Этого не может быть. – Кармел откровенно расстроилась.
– Почему она тогда на меня нападает? Мимо не может пройти, чтобы какую-нибудь гадость не сказать. Я же все делаю, правда? Работаю с утра и до ночи. А что в ответ? Ругань, ругань, ругань.
– Такая уж она есть, милая. Выросла матушка в деревне. Это потом ее семья переехала поближе к Лондону. То-то и оно. А за что она тебя сегодня?
– Я хочу слушать лекции по истории живописи. Искусство, мне нравится.
– Конечно.
– А она издевается. Что тут плохого, если я хочу побольше узнать о живописи?
– Конечно, ничего.
– Вот именно. – Анжела смахнула очередную слезу. – Я тоже так думаю. Разве это грех?
– Упаси Боже!
– Абсолютно невинное желание, правда?
– Конечно, милая.
– Учиться не вредно. Нет! Нужно учиться, иначе не сможем помогать людям.
Философствования Анжелы зацепили сестру Кармел. Она задумалась, прижав к губам сухонький палец. Вторая рука утонула в кармане платья, вынырнула с пакетом леденцов и потянулась к Анжеле. Рябь озабоченных морщин взволновала лоб. Кармел что-то всерьез взвешивала, дискутируя – судя по кивкам и качанию головой – сама с собой. Наконец решилась:
– А я ведь, милая, даже среднюю школу не закончила. Ой, сколько работы было на ферме – страшно вспомнить. Ну я и сказала маме, что дальше учиться не пойду, лучше дома останусь. Помогать. Мама, упокой Господь ее душу, очень обрадовалась. Потом она преставилась, а я на другой день собрала сумочку – синенькую, помнится, такую – и пошла себе за две мили в монастырь. Оттуда уж меня сюда прислали. И вот что я думаю, сестра. Правильно ты говоришь. Наверное, нужно было школу-то закончить. Да что теперь говорить. Мне-то поздно, а тебе в самый раз.
Кармел потрепала Анжелу по руке – держись, милая, – и ушла по своим делам, энергично перекатывая леденец во рту, что означало крайнюю степень задумчивости. Анжеле осталось лишь терзаться чувством вины. Сестра Кармел – существо добрейшее и бесхитростнейшее. Каждое утро она просыпается с единственной целью – помочь обездоленным. День-деньской трудится, не думая ни об образовании, ни о своих мотивах – ясных, как слеза ребенка. Если на свете существует альтруизм в чистом виде, то сестра Кармел – его воплощение.
Но Анжелу, как ни крути, она втоптала в грязь вместе с ее хитроумным планом. История искусства, ха! Да она в художественной галерее ни разу в жизни не была. И не собиралась, если уж на то пошло. Тетки как полоумные на все лады крыли в мозгу ее двуличие. Брайди, само собой, громче всех: «Ах так! Держать не будем. Собралась к своему красавчику? С его двумя детьми от неизвестной матери, на которой он даже не захотел жениться? Очень удобно. Заглядывает небось, когда на ум взбредет, – и никаких хлопот. Хочет тебя нарисовать? На-ри-со-вать? Ее, поди, он тоже рисовал. Еще двух детишек нарисует – и был таков. Портрет в чем мать родила, да? Ах, речь не заходила! Еще зайдет, будь спокойна. Ликуй, пока можешь. Взгляд его вспоминай. Карий. Которым он тебя пожирает. Давай, давай, радуйся жизни.
Живопись тебя интересует? Что ж ты ему всю правду о себе не выдала?»
Правду о себе. А что я такое? Анжела вышла на свежий воздух, оставив брюзжание Брайди пылиться в приютском коридоре. Тетка, как всегда, преувеличивает. С толку сбивает. Ну было, было. Легкий флирт был – что с того? И в нем что-то такое… Боже, как же с ним интересно. Вспомнишь легенду о феях и стеклянной чаше – сердце поет. А как он умеет слушать. Голова набок, морщинки от уголков глаз разбегутся… Весь обратный путь в метро он расспрашивал о тетушках и дяде Майки – да так тепло, так участливо. Ни разу не дал понять, что вся ее семья и она вместе с ними – кучка идиотов. Хочет нарисовать ее портрет. И что в этом дурного? Ровным счетом ничего. Разве что для тех, у кого одно дурное на уме. И вообще… По воскресеньям здесь так скучно. Нехорошо, конечно, что желудок у нее переворачивается при одной мысли о нем. И сердце подпрыгивает. С другой стороны, приятно. Почему бы не считать Роберта и его просьбу о портрете испытанием? Последним испытанием? Выдержит – станет монахиней. Все очень просто.
Анжела поглубже засунула руки в карманы и, присвистывая, двинулась по тротуару. Решение принято. На сердце у нее было легко и спокойно.
Недолго. До тех пор, пока не увидела топчущегося у дверей женского приюта Стива. Поймав ее взгляд, он лихорадочно заколотил костяшками пальцев по вискам.
– Что ты здесь делаешь, Стив?
– Ничего, – буркнул он, пряча глаза.
Дверь женского приюта распахнулась, выпустив стайку девиц. Вскинув голову, Стив прочесывал взглядом лица, пока вдруг с диким ревом не нырнул в скопление женских тел за огненной копной волос и глазами, разрисованными под Клеопатру. Едва удерживаясь на немыслимых каблуках, девушка взмахнула сумкой. Анжела не успела и слова сказать, как на бритую голову Стива посыпались удары. Парень рычал, явно желая лишь одного – вырвать рыжеволосую из толпы.
У ближайшего светофора притормозила полицейская машина. Анжела напружинилась, прыгнула вперед и оторвала Стива от рыжеволосой красотки.
– Урод! – У девицы на шее вздулись вены, но лицо под слоем пудры даже не порозовело.
– Остановись, Стив! – крикнула Анжела. Но что она могла поделать? Разве что повиснуть на нем и пытаться хотя бы оттянуть драку. Полицейская машина отъехала от перекрестка и двинулась к приюту.
– Пусти! – Стив передернул плечами. Анжела чувствовала, что запал у него прошел, но пальцы не разжала. Рыжая как-то странно действовала на Стива. Он дрожал всем телом, в глазах стояли слезы. Девица жгла Стива ненавидящим взглядом.
Одернув намек на мини-юбку, девица смачно харкнула на тротуар. Только теперь Анжела сообразила, что ноги у нее болтаются над тротуаром, а обе руки по-прежнему сжимают шею Стива.
Патруль приближался.
– Молчите! – выдохнула Анжела. – Ни слова. Ты тоже, Стив. Полиция нам ни к чему.
Всем остальным полиция, похоже, тоже на фиг сдалась. Женщины сгрудились вокруг Стива и Анжелы, загораживая их от патруля. Прикурили. Заговорили, изображая небрежную болтовню. Рыжая расхохоталась, запрокинув голову. Поперхнулась и одарила Стива странным взглядом, который Анжела расшифровать не смогла. Угроза в этом взгляде была – определенно. Ярость? Вне всяких сомнений. Жалость тоже ощущалась, но и что-то еще. Какая-то совершенно нежданная, необъяснимая нежность…
Опасность миновала. Полицейские проехали мимо, скользнув взглядом по компании у приюта. Все спокойно – и ладно.
Стив дергался и хрипел, требуя свободы, да и пальцы у Анжелы уже ныли от напряжения. Она ослабила хватку, ощутила под ногами асфальт и тут же уцепилась за свитер Стива.
– Николя! – натужно прохрипел Стив. – Ник! Рыжая подмигнула тяжелым от туши веком, двинулась было прочь – и вдруг передумала. Шагнула обратно.
– Стив, мне надоело повторять, чтобы ты отправлялся на хрен. Держись от меня подальше, понял, урод? Меня от тебя тошнит, понял? Отвали!