Над Курской дугой

У границы
1
К началу лета 1941 года мировая война охватила почти всю Европу, на Дальнем Востоке японская армия оккупировала большую часть Китая. Гитлеровские войска вплотную подобрались к нашим границам. Все шире и шире, но под большим секретом, расползались слухи, что Гитлер готовит нападение на СССР. От прибывающих из отпусков товарищей мы узнавали о непрекращающихся полетах немецких самолетов над Прибалтикой, Белоруссией и Украиной.
* * *
В полку к началу лета произошли существенные изменения. Кочетков уехал формировать новую авиационную часть. Петухова и меня назначили командирами эскадрилий.
Наш аэродром не знал выходных. Днем летали в две смены. Кроме ночной эскадрильи, продолжавшей совершенствовать свое мастерство, приступил к ночным полетам и руководящий состав полка.
Но каким-то странным диссонансом, удивительным спокойствием дышала вся наша пропаганда. Точно пламя войны, пылающее над миром, нас не касается и не коснется.
В авиационном гарнизоне перед памятным воскресеньем 22 июня мы слушали доклад о международном положении. Доктор исторических наук, рассказав о внешней и внутренней политике Советского правительства, заявил, что в ближайшее время война нас не затронет. Для большей убедительности он сослался на сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года, в котором опровергались заявления иностранной печати о намерении Германии предпринять нападение на СССР. Лектора спросили:
— А с какой целью перебрасываются немецко-фашистские войска к нашим границам?
Докладчик высказал предположение, что фашисты, завершив захват почти всей буржуазной Европы, теперь пытаются держать в повиновении народы этих стран. Потому, мол, и перебрасываются на восток немецкие войска.
— Но почему тогда летают немецкие разведчики именно над нашей территорией?
— Это провокационный вопрос, — категорически заявил докладчик и, сославшись все на то же сообщение ТАСС, успокоил слушателей: — Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского договора, как и Советский Союз.
Вопрос задал летчик Женя Шинкаренко, грудь которого украшал орден Красного Знамени. Докладчик, очевидно, сообразил, что такого в провокации обвинять нечего, и потому счел нужным пояснить:
— Вы, авиаторы, сами знаете не хуже меня, что в воздухе пограничная линия не очерчена и ее легко можно пересечь. Словом, нарушения границы нельзя считать преднамеренными, это просто ошибки пилотирования.
— А почему мы не блудим, летаем у самой границы и ни разу не нарушили ее?
— Вы уже давно изучили местность, а немцы только перебазировались к нашим границам с запада…
— Наверно, немецким летчикам за блудежки премии выдают? — выкрикнул Сережа Петухов.
Докладчик повысил голос:
— Не забывайте, что у нас есть враги, и им выгодно сеять разные ложные слухи, которые нужно беспощадно пресекать.
Все же нас это не убедило и, выходя из столовой после доклада, Петухов тихо говорит мне:
— Недавно видел своего друга из-под Белостока, так он рассказывал, что редкий день пройдет, чтобы не появлялись немецкие разведчики. Залетают далеко — километров на двести — триста. Это уж не блудежка. А сбивать строго-настрого запрещено.
— Может, действительно немцы хотят нас спровоцировать на войну? — высказал я предположение.
— Может быть, — согласился Сергей. — Правительству сверху видней.
Но, как бы то ни было, такие лекции расхолаживали нас.
Новый командир части полковник Салов запретил полеты в воскресенье 22 июня, пояснив:
— Нужно отдыхать. Нам спешить некуда.
Как и перед каждым воскресеньем, прежде чем уйти со службы, мы все побывали в штабе части. Надо было получить указания о полетах на понедельник. К нашему удивлению, командир полка приказал никого из личного состава срочной службы не увольнять в город, а командному составу находиться в общежитиях и на квартирах. Когда поинтересовались, чем это вызвано, полковник замялся с ответом. Мы по-своему истолковали его поведение. Салов совсем недавно обвинялся чуть ли не в измене Родине, только что вернулся из заключения, вот он и осторожничает.
— Война-то ведь в ближайшее время не предвидится, — съязвил Петухов. — Чего же людей беспокоить? Может, все-таки разрешите увольнение в город?
Все командиры поддержали Сергея. Салов неохотно разрешил увольнение только тем, кому это остро необходимо и пояснил:
— Есть указания о повышении боевой готовности. В ближайшие дни не исключена возможность провокаций со стороны немцев.
— Так зачем поддаваться на провокации? — заметил я.
— Ложные слухи нужно пресекать, — твердо заявил Петухов.
— Это не ложные слухи, а указания сверху, — повысил голос полковник.
— Но речь-то все-таки идет о провокации, а не о войне? — продолжал Петухов.
— Черт ее знает! Может, и о войне, — с раздражением сказал Салов. — Тут трудно понять. — И уже мягче, доверительно закончил: — Прошу все-таки быть начеку…
Действительно ли тогда имелись указания сверху о возможной провокации немцев или близость войны чувствовало сердце старого полковника — для меня и сейчас загадка.
2
Рано утром в воскресенье протяжный нарастающий гул мотора насторожил меня. «Что это значит? На сегодня ведь все полеты запрещены?»
Из окна второго этажа хорошо было видно, как взлетела «чайка» и, не набирая высоты, прошла над крышей нашего дома. Полет на такой высоте означал сигнал боевой тревоги.
— Что же это? И в то воскресенье вам не дали отдохнуть… — тихо выразила недовольство жена. Голос ее был неровный и выдавал волнение.
— А ты не беспокойся, я не задержусь. — А сам подумал: «Уж не война ли?» Военный человек живет для войны, и для него нет ничего значительнее этого боевого сигнала.
Утренняя свежесть бодрила. Косые лучи южного солнца почти смахнули обильную росу с листьев. Прозрачный воздух наполнился густым ароматом садов и виноградников. В чистом небе ярко выделялся большой Арарат с его снежной вершиной. Алагез отчетливо прорисовывался в небе седловидным хребтом. Все дышало обычным утренним спокойствием. Только тревожный рев самолета над городом да бегущие к летному полю летчики нарушали мирный покой воскресного дня. «Наверно, полковник решил проверить боеготовность не ночью, а в светлое время», — подумал я, вспомнив вчерашний разговор с Саловым.