Под нами Берлин

— А что, если покрасить носы наших «яков» в красный цвет? Это тоже будет своеобразное знамя, и мы поднимем его в воздух, в честь двадцать шестой годовщины Октября, в честь освобождения Киева!
— Неплохо будет,
Кустов встрепенулся и встал. Под распахнутой меховой курткой на груди блеснула звезда Героя. Окинул всех радостным взглядом.
— Вот здорово у нас получится! Фашисты таких самолетов еще не видели!
Наутро 6 ноября приехали на аэродром значительно раньше вчерашнего. За ночь небо словно продуло. Чистое, звездное, он дышало прохладой, но мы понимали, что днем от боев в нем будет жарко. Не успели еще и спрыгнуть с машины, как узнали, что к четырем часам утра Киев был освобожден войсками 38-й армии. Необычайный подъем охватил всех.
Нам было приказано прикрыть 3-ю танковую армию, устремившуюся на Васильков и Фастов, а заодно и Киев.
— Лететь только «старикам», — предупредил командир полка.
Группу составили из восьми летчиков. Среди них были двое молодых: Судам Априданидзе и Александр Сирадзе. Глядя на них, командир полка спросил:
— А вы, кацо, когда «стариками» стали?
— За последнюю неделю, — не задумываясь отчеканил Судам.
— Он теперь уже и бреется каждое утро, — заступился я за своего ведомого.
На большой высоте не ощущается скорость: кажется, что не летишь, а по-хозяйски шагаешь по освобожденной Украине. Под нами плывут исковерканные войной леса, деревни, города, перепаханная снарядами и окопами земля.
Вдали, правее нашего курса, серебристой гладью показался Днепр с его многочисленными рукавами, островами и блестящими пятнами озер. Днепр! Полтора месяца мы смотрели на тебя через пороховую гарь. Сколько крови и солдатского пота вобрал ты в себя! И вот теперь ты снова свободный, спокойный и по-прежнему величавый, Про тебя, как и про Волгу, народ песни поет. Без Волги не представляешь России, без Днепра — Украины.
Под нами проплыли развалины Вышгорода — место недавних ожесточенных боев. За ним показался Киев. Западный ветер принес дым и гарь пожаров фронта. Город сквозь пелену густой дымки еле просматривался. Вдали, где отступают немецко-фашистские войска, рдеют огромные факелы огня. Враг опустошает Украину. Серо-желтым дымом плачет земля. Трудно дышать, и даже солнце потускнело, как будто его заслонили грязным стеклом. Лишь яркие носы наших самолетов выделяются в этом дымном мраке войны. Видишь ли ты нас, Киев?
Кустов с Лазаревым летят правее нас с Априданидзе. Как автор идеи полетов на красноносых машинах, Игорь тревожится за успех, опасается, что в дыму мы можем проглядеть противника. Слышу в наушниках его недовольный голос:
— Вот чертова муть! Когда только она кончится?
И тут же, словно уступая его мольбе, дымное марево расступается и мы, вынырнув точно из воды, попадаем на блестящую поверхность бескрайнего океана.
Солнце светит ярко-ярко. Задышалось легко и свободно. Но солнечные лучи не пробивают разлившегося по поверхности земли дымчатого половодья, рикошетируют, искрятся, создавая сплошное море серебристого огня. Светлый и игривый, он сливается с бушующим темно-багровым пламенем пожарищ и создает впечатление, что горит и земля, и воздух, и небо.
За Киевом видимость улучшилась. Стала просматриваться земля. На юг и на запад текут лавины наших танков, артиллерийских орудий, машин, людей. Их-то нам и надо прикрыть. Звено Вахлаева уходит вверх. Принимаем нужный боевой порядок.
Пытаюсь определить линию фронта. Ее нет: все в движении. Где наши, где гитлеровцы — трудно разобраться. Внизу замаячил немецкий разведчик-корректировщик ФВ-189. На фронте этот самолет за своеобразную форму прозвали «рамой». Кустов просит разрешения уничтожить его. Запрещаю. Пока нельзя отвлекаться, с «рамой» можно разделаться позднее, на обратном пути.
— Есть на обратном пути! — отвечает Кустов. Идем над Васильковом. Правее показался Фастов. Теперь хорошо заметно, как к этим городам подходят наши войска.
В воздухе, кроме нас, никого. Летим дальше.
И вдруг нас охватывают черные бутоны. Первый залп зенитной артиллерии фашистов был до того метким, что меня швырнуло вверх, а ведомого Априданид-зе отбросило далеко в сторону, и он, кувыркаясь, беспорядочно пошел к земле. Резкий рывок из опасной зоны — и группа вне черных разрывов, а Судам выправил машину и разворачивается назад.
— Что случилось? — спрашиваю его.
— Поврежден мотор.
— И все?
— Как будто.
— Один долетишь?
— Помаленьку дотопаю.
Нас осталось семеро.
Теперь хорошо виден сплошной поток отступающих вражеских войск.
Решив не возвращаться, летим дальше, чтобы встретить воздушного противника на подходе к линии фронта. Курс на Белую Церковь. Мы знаем: там вражеский аэродром. Подлетаем ближе. На стоянках замечаю какие-то самолеты. Только их почему-то мало. Успели взлететь?
Внимательно обшариваю небо. Вдали, в густой синеве, россыпью маячат темные пятна. Это не облака и не птицы, а наверняка самолеты, и притом в большом количестве. Если противник, то нужно, чтобы он не обнаружил нас. Это главное.
Большое расстояние мешает распознать, кто летит — наши или чужие. Забираемся дальше от фронта на юг и, прикрываясь солнцем, сближаемся.
Враг!
Одним каким-то внутренним импульсом тело сразу напряглось и приняло полную боевую готовность. Слух, зрение, мысль… Все устремилось на противника. Вот уже отчетливо вижу три группы бомбардировщиков по 15 — 20 Ю-87 в каждой. Держат строй «клин» с курсом на Киев. Сзади, чуть приотстав, летят не меньше двух десятков истребителей, здесь и «фоккеры» и «месcершмитты». Очевидно, они только еще пристраиваются к бомбардировщикам, занимая походный боевой порядок для их охраны. Пробраться к «юнкерсам» через такую ораву истребителей — дело сложное. Сумеем ли?
Кто-то из наших летчиков напоминает:
— Не пора ли возвращаться?
Значит, еще никто не видит противника, превосходящего нас по численности раз в десять. Стараясь говорить спокойно, сообщаю о вражеских самолетах. Наш строй, словно попав в сильную болтанку, заколебался. Заметили. Товарищей разом охватило волнение, как и меня несколько секунд назад. Никто не произнес ни слова. Тишина. Напряженная тишина. Все ждут решения.