Под нами Берлин
Если бы не была «узаконена» эта никому не нужная «бочка победителя», слепо скопированная со спортсменского круга почета, никакой беды наверняка бы не случилось. Значит, подлинная причина несчастья — ухарство и красование.
В раздумье я и не заметил, как миновали город. Днепр переехали по деревянному мосту, до того низкому, что казалось, он лежит не, на сваях, глубоко вбитых в дно реки, а просто на воде.
Фашистские самолеты много раз пытались разбомбить этот мост, но безрезультатно. Бомбы сыпались вокруг да около — и ни одной в цель. В этом заслуга не только наших истребителей и зенитчиков, но и саперов, сумевших так хитро, неуязвимо проложить жизненно необходимые пути через Днепр.
До района катастрофы добрались без труда. Она произошла километрах в двадцати восточнее Киева, у деревни Гора. На широком поле, слегка запорошенном снегом, мы еще издалека заметили три разбитых самолета. Они врезались в землю недалеко друг от друга. Первый, к которому мы подошли, весь разлетелся на мелкие кусочки. Второй врезался в землю носом, перевернулся и метров двести полз по земле, оставляя на пути кровавые следы, части мотора и кабины. Летчика, видимо, силой удара выбросило из машины, и она, придавив его, проволокла по мерзлому полю. Среди обломков нашли самолетные часы. Стрелки остановились на одиннадцати часах пятнадцати минутах. Третий самолет ударился крылом и, скользя по пахоте, каким-то чудом сохранил: в целости всю хвостовую часть. Она, точно крест, стояла вертикально на остатке фюзеляжа, и по ней издалека мы заметили место трагедии.
Но где же четвертый самолет? Хотелось верить, что он где-то благополучно приземлился. Прибежавшие жители из деревни рассеяли наши надежды. Они передали нам документы, и по ним мы установили, что погибли: Игорь Кустов, Георгий Колиниченко, Николай Априданидзе — Сулам, как мы звали его, и только что прибывший в полк молодой летчик Николай Калашников.
Тела погибших из-под обломков машин извлекли местные жители и сложили в сарай. Все направляемся туда. Прибежавшие ребятишки наперебой рассказывали о катастрофе.
На западной окраине деревни Гора стоял туман. На востоке тумана не было. Ребята гуляли на улице. Вдруг над их головами низко, плотным строем пронеслись четыре истребителя и скрылись в пелене тумана. Через несколько секунд в том направлении, куда улетели самолеты, послышались удары и треск.
Всей деревней побежали к месту происшествия. Словно от этих страшных ударов, туман рассеялся. И перед людьми открылось, поле катастрофы. В одном самолете было обнаружено двое погибших. Значит, из Прилук вылетело четыре машины. У летчика Колиниченко в багажном отсеке фюзеляжа сидел пятый — летчик Калашников.
Мне мысленно представился момент катастрофы. Три самолета летели плотным строем, четвертый, очевидно, чуть приотстал. Двое ведомых летчиков видели только крыло своего ведущего — Кустова. А он, вероятно, как вскочил в туман, фазу же потерял землю. Вверх уйти не решился: приборы не обеспечивали надежного пилотирования вне видимости земли или неба. Кустов решил быстро спуститься, чтобы бросить хоть один взгляд на землю и сориентироваться, но туман был так густ, что самолет раньше наткнулся на землю, чем летчик увидел ее. Двое ведомых, летевших вплотную к ведущему, наверняка не устели осознать, что произошло, механически повторили его маневр, и, даже не подозревая об опасности, одновременно с ним разбились. Четвертый летчик, который приотстал от них, при потере земли метнулся кверху. Туман был тонкий, он сразу пробил его, увидел небо и свободно мог управлять машиной.
И вот мы в сарае. Четыре ужасно изуродованных тела лежат на дощатом настиле. Никого не узнать. Только по комбинезону я определил Калашникова. Старые летчики, в той числе и Априданидзе, одеты в меховые куртки и брюки, а молодым этого нового, только что введенного в авиации, обмундирования не хватило.
Как бы твердо человек ни был убежден в случившемся, как бы в своем воображении он ни представлял картину смерги, действительность с новой силой поражает его. В душе у меня царила щемящая тоска и какая-то гнетущая страшная беспомощность. Ни говорить, ни думать — ничего не хотелось. Вбежавшая в сарай лохматая дворняжка, почуяв недоброе, притихла и застыла, прижавшись к стене. Мы безмолвно сняли шапки и опустили головы.
Стоим молча. Чувствую, как все у меня внутри опустилось. Даже глаза, словно от перегрузки, отяжелели. Обидно, досадно и горестно, что товарищей постигла такая несуразная смерть. Да, несуразная, и от этого щемящая душу тоска сменяется злостью. Как же это могло случиться?
Поворачиваюсь к начальнику штаба:
— Поехали. Нам здесь больше делать нечего.
— Да, — едва слышно соглашается Федор Прокофьевич. — Их уже не воскресишь. Теперь дело за следователем.
4После завтрака перед похоронами я сидел один в своей комнате. Потеря друзей опустошила душу и вызвала ощущение одиночества. И какая нелепая гибель. Никто даже и подумать не мог, что смерть подстережет их на широком колхозном поле вдали от фронта. Как теперь нам будет не хватать их в бою и в жизни.
Особенно были мне близки Кустов и Априданидзе.
Постель Кустова аккуратно заправлена. К кровати сиротливо прижалась тумбочка. Больше он ничего не оставил. Да и это имущество не его, оно казенное, им скоро будет пользоваться тот, кто заменит Кустова. «Заменит Кустова». Какая чушь! Да разве можно заменить Кустова! Погибших бойцов не заменяют. На их место становятся другие, и ряды сжимаются плотней»
Я взглянул на часы. Стрелки приближались к десяти. Пора собираться.
На фронте летчиков редко хоронят друзья, родной полк. На передовой, когда идет бой, наземные войска хоронят их вместе со своими в братской могиле.
Случается и так: самолет снарядом уходит в землю. И только она знает о его погребении.
Погода стояла нелетная, и весь полк вышел проводить товарищей в последний путь. Легкий морозец подсушил землю. Породил пушистый снег. От безветрия он тонким покрывалом ложился на город, улицы, дома, синева неба тоже зашторена снежными облаками. Казалось, природа специально все выбелила, чтобы усилить траур по погибшим. И действительно, авиаторы, одетые в черные куртки, регланы или же темно-синие шинели довоенного образца, на белом фоне представляли внушительный похоронный церемониал.