Итальянское каприччио, или Странности любви
Аня вошла в свою комнату, бросила школьный ранец на стул у письменного стола и только успела переодеться в любимый тренировочный домашний костюмчик, как услышала три удара в потолок. Для нее — в потолок, а для Ленки — в пол, так как жили они в комнатах, расположенных как раз друг над другом, на четвертом и пятом этажах.
Три удара — значит, что-то важное, срочное.
Аня выскочила на лестницу и взлетела на пятый этаж, перемахивая своими длинными ногами через две ступеньки. Лена уже ждала ее у приоткрытой двери с зареванным лицом и припухшими глазами. Она как-то странно вздрагивала всем телом и ничего толком не могла сказать, а из квартиры слышался истошный женский крик.
— Кто это? — спросила Аня в недоумении, входя в прихожую.
— Мама, — только и могла прошептать Лена.
— Какая мама? — не поняла Аня.
Лена молча повела Аню в свою комнату и тут расплакалась.
— Анька, я не знаю… я не могу ничего поделать… Она так кричит, так кричит… а меня выставили из комнаты… Что мне делать?
Только сейчас Аня поняла, что кричит тетя Оля — так непохож был истерический крик на всегда спокойную, ровную, немного ленивую интонацию голоса, характерную для нее. Ее буквально обожали больные — она работала в поликлинике, в процедурном кабинете, и весь район знал, что Ольга Николаевна не только уколы делает без боли, но и слова находит для каждого такие, что и без укола боль снимает.
Всю свою жизнь девочки прожили в этом доме. Родители дружили — совместные семейные торжества, поездки за город, прогулки… Никогда не случалось такого, чтобы тетя Оля повысила голос.
— Ленка! Ей же плохо! — быстро сказала Аня. — Подожди, я сейчас. — И не дожидаясь ответа, бросилась к комнате родителей.
Она открыла дверь, вошла и замерла на пороге. Спиной к ней стояла Ольга Николаевна и, не замечая ее, кричала таким же чужим голосом: «Уходи! Уходи!» Уходи! Я не могу больше! Я не могу! Уходи!» Эти две короткие фразы она повторяла бесконечно, словно просто не знала никаких других слов. Отец Лены сидел в кресле, зажав голову руками. Он взглянул на Аню и отчаянно замотал головой. Тетя Оля обернулась… На сухом, без единой слезинки лице странным образом оттопырилась нижняя губа, словно отклеилась от своего привычного места и теперь уже не может вернуться обратно…
Появление Ани вывело женщину из истерики. Она внезапно замолкла. «Как будто радио выключили», — подумала Аня. Ольга Николаевна подскочила к девочке и, схватив ее обеими руками за плечи, повернула с силой лицом к двери и вытолкнула в прихожую. Тут же дверь за ней захлопнулась с таким грохотом, что Аня, словно получив некое ускорение, вбежала к Лене, взяла ее за руку и потащила к выходу. Все это молча, не отдавая себе отчета в том, почему она так поступает, почему распоряжается и что будет делать дальше. Она даже не задумалась, что же происходит в такой, всегда тихой и мирной семье, просто интуитивно чувствовала, что нужно скорее выводить отсюда подругу, как из горящего дома.
Лена не сопротивлялась. Девочки выбежали на площадку, захлопнули за собой дверь и побежали к Хотьковым…
Немного успокоившись, Лена забралась с ногами на Анькину тахту и, глядя в окно, произнесла тусклым голосом:
— Она не ждала, что я вернусь после четвертого урока…
Аня молчала, понимая, что задавать сейчас вопросы не следует.
— Она его выгоняет из дому… Аня не выдержала:
— Как выгоняет?
— Совсем…
Лена долго молчала и наконец сказала шепотом:
— У него другая женщина… Девочки умолкли.
Происходившее было так невероятно и в то же время так страшно и таинственно, так не укладывалось в сознании, что самое лучшее, казалось, ни о чем не говорить.
Ленка зашмыгала носом, встала и пошла в ванную умыться, Аня осталась сидеть. «Другая женщина… выгоняет…» — крутилось у нее в голове. Какая другая женщина? Ведь они всегда считались такими дружными, веселыми, спокойными… Откуда могла взяться какая-то таинственная женщина и что за дело до нее родителям Ленки? Нет, здесь, наверное, какое-то недоразумение. Надо просто переждать. Вот вернутся домой папа с мамой, они им все расскажут, потом папа произнесет, как всегда, чуть насмешливым тоном свое любимое «это горе — не беда, разберемся, детвора» и поднимется вместе с мамой к Вавиловым, и все станет как прежде…
Ничего подобного не случилось.
Вначале, как и предполагала Аня, отец с матерью быстро поднялись на пятый этаж. Потом вернулся отец, спросил: «А вы что-нибудь ели?» — и услышав, что нет, велел садиться за стол, а сам принялся разогревать ужин…
Поздно вечером вернулась мама и, пошептавшись с отцом, сказала:
— Аня, ложись спать, а я отведу Леночку наверх, уложу, немного посижу с Ольгой. Не жди меня, пожалуйста, а то не выспишься.
Поцеловала Аню, взяла Лену, как маленькую, за руку, и они ушли.
Аня послушно легла, но заснуть не смогла, хотя обычно засыпала, едва прикоснувшись к подушке. Она прислушивалась к каждому звуку, стараясь угадать, что происходит там, наверху. Казалось, жильцы с пятого этажа все спят или ушли из дому — тишина…
Сколько времени прошло в таком напряженном ожидании, Аня не представляла. Потом вернулась мама и, не заходя в детскую — наверное, считала, что Аня давно спит, — прошла на кухню и принялась мыть и убирать посуду. Потом они долго разговаривали с папой на кухне. Слов Аня разобрать не могла, но слышала, как звякнула ложка. «Значит, пьют чай», — подумала Аня и только сейчас сообразила, что родители после работы так и не поужинали…
Потом за стеной, в своей комнате папа разбирал постель. Тахта с тихим стуком раздвинулась… Постель всегда разбирал папа — это входило в его обязанность, и мама называла его постельничим. Анька как-то посмотрела в четырехтомном папином словаре — оказалось, постельничий очень даже высокий чин при царском дворе…
По коридору прошла мама, тихонько прикрыла Анькину дверь, потом зашла в ванную… вернулась. Потом пошел в ванную отец… «Сейчас засну», — подумала Анька… Мама включила в своей комнате приемник, поймала тихую музыку и убавила звук так, что Аня почти не слышала ее… Все затихло… «Сейчас засну…» — уговаривала себя Аня, но помимо своей воли все продолжала прислушиваться — вдруг Лена подаст какой-нибудь сигнал из тех двадцати трех условных, которые они вместе придумали и записали каждая в своем блокнотике. Но Ленка молчала — или спала, или так же, как Аня, лежала тихо, без сна, и думала…
За стеной скрипнула тахта, потом заскрипела сильнее и скрипела, скрипела…
Вдруг ей послышался стон матери, протяжный, словно с какой-то мукой выдавливаемый из груди. Не размышляя, Аня вскочила с постели, бросилась босиком по коридору к комнате родителей… Дверь оставалась приоткрытой, горел ночник над тахтой.
Мама, без ночной рубашки, совершенно голая, с распущенными по плечам пышными пепельными волосами, закинув голову, сидела верхом на папе, который лежал на спине и обеими руками держал ее за талию… Она снова застонала и вдруг упала на папу и стала целовать его, а он что-то забормотал, обхватил ее за плечи, прижимая к себе, словно пытался навсегда удержать ее в таком положении, боясь, что она свалится с него…
Аня отскочила от двери, метнулась к себе в комнату, бросилась на постель, зарылась в одеяло, уткнув пылающее лицо в подушку. Ее охватил мучительный стыд за себя, что подглядела случайно то, чего не должна была видеть, за мать, которая, похоже, и не думала в тот момент о стыде, и одновременно жгло любопытство к тому запретному, взрослому, непонятному, что делали отец и мать, и еще какое-то неуловимое, незнакомое темное чувство… Она зажмурила глаза и опять увидела ночник, голую спину матери с распущенными волосами и руки отца…
Она прислушалась.
За стеной все стихло.
Потом тяжело скрипнула тахта, и Аня напряглась. Но снова воцарилась тишина.
Она лежала, прислушиваясь и боясь вновь услышать скрип или стон, чувствуя, как пылают у нее щеки…
Заснула Аня перед самым рассветом…