Дело о старинном портрете

— Познакомьтесь, наша новая постоялица, — возвестила хозяйка. — Между прочим, она тоже из России. Будет жить в розовой комнате.
— Князь Кирилл Игоревич Засекин-Батайский, — представился мужчина. — Занимаю зеленую комнату. Милости прошу. Всегда рад соотечественнице, особенно такой молодой и очаровательной.
— Очень приятно, Аполлинария Лазаревна Авилова, вдова коллежского асессора, — ответила я и повернулась к даме.
— Матильда Ларок, рантьерша, — улыбнулась она, оценила быстрым взглядом мой слегка помятый туалет и приступила к супу.
— Ваше лицо мне кажется знакомым, — сказал князь. — Вы из Санкт-Петербурга?
Нет, из N-ска, — ответила я, — и в столице мне приходилось бывать нечасто. Последний раз — вместе с покойным мужем, пять лет назад.
— Вы приехали на выставку? — спросила мадам Ларок. — Весь мир стремится в Париж, чтобы увидеть чудеса, представленные на ней.
— У меня здесь дела, которые я, кажется, уже завершила, поэтому надолго в Париже не останусь. Может, еще день-два, и все.
— Что вы говорите?! Разве можно уехать, не посмотрев достопримечательности Парижа! — всплеснула руками хозяйка. Но по ее тону я поняла, что она просто не хотела терять постоялицу.
— С удовольствием покажу вам достопримечательности, — предложил Засекин-Батайский, а мадам Ларок покачала головой, по-видимому осуждая настойчивость князя. — И все же где-то я вас видел… Вспомнил! Это поразительно! В галерее Себастьяна Кервадека, что на площади Кальвэр, выставлен эскиз Энгра к его картине «Одалиска и рабыня». Так лицо девушки словно с вас списано, мадам Авилова. Я сразу подумал, что у его натурщицы были славянские корни.
— Спасибо, князь, что сравнили меня с натурщицей, — нахмурилась я, вспомнив Сесиль Мерсо. — А может быть, с одалиской или рабыней?
— Прошу прощения, — проговорил князь, — я не задумался о двусмысленности моего сравнения. Но должен сказать, что Энгр был великим художником. И его эскиз стоит пять тысяч франков!
— Смею напомнить, дорогой князь, — сказала Матильда Ларок, — что у Энгра одалиска лежит, отвернувшись от зрителя. Что касается ее лица, то видны только подбородок и часть носа. Я не в восторге от этой картины: живот висит, талии нет совсем. И почему за картины Энгра платят такие огромные деньги?! Только потому, что он нарисовал императора Наполеона Бонапарта сидящим на троне? Или баронессу Ротшильд? Естественность, конечно, вещь прекрасная, но разве стоит ею так увлекаться?
Мне понравились точные, хотя и безапелляционные суждения яркой парижанки, поэтому я заметила:
— Не каждому художнику, мадам Ларок, выпадает возможность написать портрет императора и оставить свое имя в истории. Что же касается портрета баронессы Ротшильд, то, судя по всему, Энгр брал за работу большие деньги, иначе толстосумы не заказывали бы у него картины. Они платили не столько за мастерство, сколько за репутацию.
— Работа, о которой я упомянул, мадам Ларок, — заволновался Засекин-Батайский, стараясь доказать свою правоту, — это эскиз, свидетельствующий о творческих поисках художника. Разве не интересно узнать, спустя восемьдесят пять лет, как художник искал модель, какие ракурсы выбирал…
— Этой натурщице следовало питаться одной овсянкой, как делают англичане, — доедая суп с корнишонами, ответила Матильда. — Противно смотреть, как некоторые дамы берут деньги за то, что выставляют напоказ изъяны фигуры.
Ее декольте кричало об обратном.
— Никогда еще не видел тощую лошадь, питающуюся овсом, — кольнул собеседницу князь.
— Ах, князь, оставьте ваши булавочные уколы. Право, они смешны.
— Мадам Ларок, вы меня, конечно, извините, но в вас говорят предрассудки. Еще поэт воспевал:
И одалиской Энгра, чресла
Дразняще выгнув, возлежит,
Назло застенчивости пресной
И тощей скромности во стыд. 20
А вам лишь бы покритиковать. Рантьерша не удостоила его даже взглядом.
— И что люди находят в этих облупленных картинах? — Она повернулась ко мне. — То ли дело импрессионисты — яркие краски, необычные композиции. А Энгр и ему подобные уже давно заросли паутиной. Поверьте, я хорошо разбираюсь в современном искусстве!
— А что в нем разбираться? — фыркнул Засекин-Батайский и раскрыл «Фигаро». — Висит на стене — значит, картина, а если сможешь обойти кругом — статуя. А вам, мадам, в импрессионизме, по моему разумению, нравятся исключительно сами художники — они ведь помоложе будут покрытого паутиной Энгра. Я говорю это вам как ваш старинный друг — кто же, кроме друга, скажет вам правду?
— Господа, попробуйте фрикасе из утки. Сегодня оно удалось на славу. — Хозяйка попыталась притушить спор, а я с интересом наблюдала за пикировкой между князем и мадам Ларок — меня это развлекало. Мысль об отъезде заблудилась где-то далеко.
— Только глупцы платят по пять тысяч франков за то, что случайно не оказалось в мусорной корзине…
Договорить мадам Ларок помешали. В столовую вошел человек среднего роста, чуть полноватый, в форменном мундире.
— Добрый вечер, дамы и господа. Меня зовут Прюдан Донзак, я полицейский уголовного сыска Сюртэ.
— О, Святая Дева! — воскликнула хозяйка. — Полиция в доме де Жаликуров! Какой позор!
— Что случилось? — почему-то занервничала Матильда Ларок. Засекин-Батайский аккуратно сложил газету и вынул из глаза монокль.
— Я ищу даму из России по фамилии Авилова.
— Так я и знала! — всплеснула руками хозяйка.
— Это я, — спокойно ответила я. — Чему обязана?
— Когда вы приехали в Париж, мадам Авилова?
— Сегодня утром, берлинским экспрессом.
— Верно, — кивнул он, — этот поезд прибывает каждый четверг в восемь утра. У вас сохранился билет?
— Да. Он в сумочке наверху.
— Я хотел бы на него взглянуть. Скажите, мадам, какова цель вашего приезда во Францию?
Я рассердилась и с гневом произнесла:
— По какому поводу вы меня допрашиваете, мсье инспектор? Я ничего не нарушила, я подданная Российской империи и буду отвечать на ваши вопросы только в присутствии российского консула. В чем меня обвиняют?
Услышав о консуле, Засекин-Батайский приосанился и сорвал с шеи салфетку. Вид у него был прекомичный.
— Боже упаси, мадам Авилова, французская полиция вас ни в чем не обвиняет, — сказал полицейский. — Мне просто надо выяснить цель вашего приезда в Париж. Поверьте, у меня есть серьезные причины для этого.
— Я приехала посмотреть парижские достопримечательности: башню инженера Эйфеля, Лувр, выставку, — ответила я.
Полицейский позволил себе усмехнуться:
— И поэтому вы начали с пивной «Ла Сури»? Она вас заинтересовала больше Эйфелевой башни или Лувра?
— Я искала одного человека. Пошла к нему домой, а консьержка сказала, что он часто посещает это заведение. Я и направилась туда.
— И как? Нашли?
— Нет, к сожалению. Его там не оказалось.
— Кого именно вы искали?
— Знакомого художника, Андрея Протасова. Он уехал в Париж, сначала часто посылал мне письма, а потом перестал. Я решила выяснить, что случилось.
— Как он выглядел? — спросил полицейский.
— Ростом чуть выше меня, волосы русые, до плеч, нос прямой, глаза серые, на шее слева родинка.
— Вам придется поехать со мной.
— Куда?
— На опознание в морг. Найден утопленник. Тело выловили из Сены. По приметам похож…
— Вам нужна помощь? — участливо спросил князь. — Только прикажите.
— Нет, благодарю вас, князь, — сказала я и, надев шляпку, вышла вслед за мсье Донзаком.
Морг на набережной де ла Рапе представлял собой мрачное серое здание с решетчатыми окнами. Непонятно было, для чего нужны эти решетки: чтобы мертвые не сбежали или живые не влезли?
Безуспешно отгоняя от себя дурные мысли, я молилась: только бы не он, только бы не он. Пусть я не увижу его больше, пусть он будет с этой натурщицей, лишь бы я не узнала там, куда меня везут, милого художника, шептавшего мне когда-то: «Полинушка, душа моя…»