Дживс и песнь песней

— Просчет, сэр?
— Да. Неужели вы хоть на мгновение могли предположить, что, услышав, как я пою эту чертову песню, мистер Глоссоп тут же выйдет на сцену, чтобы исполнить ее еще раз? Где ваша сообразительность, Дживс? Он почует опасность и вовремя остановится. Ничто не заставит его петь.
— Мистер Глоссоп не услышит вашего пения, сэр. Согласно моему совету он проследовал в «Кувшин и бутылку» — это как раз напротив — и намерен оставаться там до самого выхода на сцену.
— Вот как? — сказал я.
— Осмелюсь предложить вам, сэр. Чуть дальше по улице есть другое заведение такого рода — «Коза и виноград». Мне кажется, с вашей стороны было бы благоразумным шагом…
— Внести лепту в процветание владельца?
— Это поможет вам снять нервное напряжение, вызванное ожиданием, сэр.
Я отнюдь не испытывал признательности к Дживсу за то, что он вовлек меня в эту отвратительную историю, но последние его слова, признаюсь, несколько смягчили мою суровость. Дживс, безусловно, был прав. Он изучил психологию индивидуума и попал в самую точку. Десять спокойных минут в «Козе и винограде» — вот то, что было столь необходимо моему организму. Бертрам Вустер не замедлил отправиться туда и опрокинуть пару стаканов виски с содовой.
Средство подействовало чудесным образом. Не знаю, что они там добавляют в виски помимо купороса, но мои взгляды на жизнь коренным образом изменились. Исчез комок в горле. Прошло ощущение слабости в коленях. Прекратилась легкая дрожь рук и ног, язык более не прилипал к гортани, и позвоночник вновь стал надежной опорой для тела. Проглотив еще порцию, я ласково попрощался с буфетчицей, приветливо кивнул паре посетителей, чьи лица показались мне симпатичными, и, готовый ко всему, горделиво направился в зал.
Вскоре я был уже на сцене, и миллион вытаращенных глаз уставился в меня. В ушах раздался звон, и сквозь него донеслись вступительные аккорды. Вручив душу Господу, я набрал побольше воздуха и бросился в атаку.
Дальнейшее не очень четко отразилось в моем мозгу, но, помню, начиная припев, я услышал нечто вроде шепота. Мне показалось, что аудитория пытается подпевать, и это подействовало на меня ободряюще. Я напряг глотку до предела, взял высокую ноту и грациозной походкой удалился за кулисы. На поклон я не вышел, а тихо прокрался в зал, где среди стоявших за последними рядами меня ожидал Дживс.
— Ну, как, — сказал я, бросив якорь рядом с ним и вытирая честно заработанный пот, — они не взяли сцену штурмом?
— Нет, сэр.
— Тем не менее можете довести до сведения широкой публики, что это было моим последним выступлением без мочалки в руке. Моя лебединая песня, Дживс. Впредь все желающие услышать мое пение должны явиться к дверям ванной и прижать ухо к замочной скважине. Похоже, к концу моего выступления публика была несколько возбуждена. Губы уже складывались для свиста.
— Я также заметил некоторое беспокойство среди зрителей, сэр. Мне показалось, что они в известной степени утратили интерес к этой мелодии.
— Что вы сказали?
— Мне следовало предупредить вас ранее, сэр, что эта песня уже дважды прозвучала до вашего появления на сцене.
— Что?!
— Да, сэр. В первый раз ее исполнила некая дама, во второй — джентльмен. Очень популярное произведение.
Я уставился на Дживса. Меня поразила сама мысль о том, что этот человек, зная обо всем, спокойно и хладнокровно позволил молодому хозяину войти в пасть дьявола. Увы, старая феодальная преданность сеньору, похоже, ушла навсегда. Я уже собирался в недвусмысленных выражениях сказать Дживсу все, что я думаю по этому поводу, когда увидел Таппи, который, пошатываясь, шел к сцене.
Вид Таппи прямо указывал на недавний визит, нанесенный им в «Кувшин и бутылку». Крики одобрения, издаваемые не иначе как его партнерами по трик-траку, верными священным узам братства, растянули и без того широкую улыбку Таппи сверх всякого вероятия. Без сомнения, он чувствовал себя так хорошо, как это только возможно для человека, если он еще держится на ногах. Таппи дружески махнул рукой и поклонился с королевским достоинством — так восточный властитель благосклонно внимает восторженным кликам толпы.
Но тут пианистка высекла из инструмента вступительные аккорды «Моего сыночка». Таппи надулся, как воздушный шар, сцепил руки, закатил глаза к потолку, являя высшую степень одухотворенности, и запел.
Я думаю, публика была поначалу слишком ошеломлена, чтобы принять экстренные меры. Как ни трудно в это поверить, но даю вам слово — молодой Таппи Глоссоп пропел всю песню в кромешной тишине. Наконец они пришли в себя.
Нет ничего страшнее бакалейщика, если его раздразнить. Никогда прежде не приходилось мне видеть возбужденных пролетариев, и зрелище это, должен признаться, повергло меня в ужас. Теперь, по крайней мере, я имею представление о том, что творилось во время Великой французской революции. Со всех сторон несся шум, слышимый обычно на рингах Ист-Энда, когда рефери, дисквалифицировав любимца публики, спасается бегством. Затем от слов они перешли к более действенным аргументам: в ход были пущены овощи.
Трудно объяснить почему, но у меня сложилось убеждение, что первым снарядом должен стать огурец. Такая, знаете ли, причудливая игра воображения. В действительности, однако, этим предметом оказался банан, и я сразу же признал интеллектуальное превосходство мудреца, отдавшего предпочтение тропическому плоду. Сидящим в зале джентльменам с раннего детства прививали навыки правильного общения с актерами, которым не удалось завоевать симпатии публики, благодаря чему в своих действиях они руководствуются безошибочными инстинктами. Увидев, как банан расплющился о крахмальную грудь Таппи, я мгновенно оценил, насколько это средство эффективнее любого огурца.
Не то чтобы огуречная стратегия вовсе не имела сторонников. По мере развития событий я заметил несколько человек, в чьих глазах светился живой интеллект, которые отдавали предпочтение именно огурцам.
Молодой Таппи отнюдь не остался равнодушным к происходящему. Его глаза вылезли из орбит, волосы встали дыбом, а рот тем временем продолжал открываться и закрываться, не оставляя сомнений в том. что он автоматически продолжает петь. Наконец Таппи вышел из транса и принялся что было сил грести к берегу. У самых дверей он на полкорпуса обошел крупный помидор.
Вскоре волнение улеглось, крики затихли. Я повернулся к Дживсу.
— Прискорбное зрелище, Дживс, — сказал я. — Но у нас не было другого выхода.
— Да, сэр.
— Кроме хирургического вмешательства, не так ли?
— Именно, сэр.
— Принимая во внимание все происшедшее на глазах известной нам дамы, можно с уверенностью сказать, что роман Глоссоп-Беллингер завершен.
— Да, сэр.
В эту минуту на сцену вышел Крепыш Бингхэм.
— Дамы и господа! — провозгласил старина Бингхэм.
Я подумал было, что он хочет упрекнуть свою паству за столь горячее изъявление чувств. Но не тут-то было. Бингхэм, без сомнения, привык к этим простым и здоровым шуткам и не считал нужным обращать внимание на некоторое оживление в зале.
— Дамы и господа, — сказал он, — следующим номером нашей программы должна была выступать мисс Кора Беллингер, широко известное оперное сопрано. Только что она уведомила меня по телефону, что ее автомобиль сломался в дороге. Мисс Беллингер, однако, направляется к нам в такси и прибудет с минуты на минуту. Тем временем наш друг мистер Инок Симпсон прочитает…
Я схватил Дживса за рукав.
— Дживс! Вы слышали?
— Да, сэр.
— Ее здесь не было!
— Да, сэр.
— Она не видела Ватерлоо молодого Таппи.
— Да, сэр.
— Вся наша затея провалилась!
— Да, сэр.
— Дживс, Дживс, — сказал я с упреком, и окружающие не могли не заметить гримасы страдания, исказившей благородные черты моего бледного лица. — Я перенес нервное потрясение, равного которому не было со времен ранних христианских мучеников. Я потерял в весе не один фунт, весь мой организм подвергался неслыханным издевательством. Я прошел через муки, воспоминание о которых еще долгие месяцы будут поднимать меня среди кромешной ночи с постели и бросать в холодный пот. И все это зря. Идемте, Дживс.