Цитадель автарха
Я попытался перебить ее, но она жестом заставила замолчать.
– Что касается волшебного исцеления и даже воскрешения мертвых – неужели ты думаешь, среди нас были бы больные, обладай мы таким могучим лечебным средством? Нас здесь немного, гораздо меньше, чем требуется для той работы, которую мы выполняем. Но если бы никто из нас не умирал до весны прошлого года, то нас было бы значительно больше. С нами были бы те, кого я любила, мои подруги и наставники. Невежественным людям нужны чудеса, даже если при этом им придется соскребать грязь с башмаков одного из приобщенных к таинству эпоптов и глотать ее. Если же, как мы надеемся, Коготь Миротворца еще существует, а не распилен на части, то это последний реликт, оставшийся от величайшего из мужей, и мы дорожим этим камнем, как дорожим памятью о том человеке. Если бы Коготь обладал теми свойствами, которые ты приписываешь своему талисману, он был бы бесценным для всех людей и автархи давно бы отняли его.
– Но это действительно Коготь… – начал я.
– Всего лишь изъян в сердце драгоценного камня. Миротворец был человеком, ликтор Северьян, а не котом или птицей, – ответила Пелерина и поднялась на ноги.
– Он разбился о скалу, когда великан швырнул его с парапета…
– Я надеялась успокоить тебя, но теперь вижу, что получилось как раз наоборот – ты перевозбудился, – проговорила она. Потом неожиданно улыбнулась, наклонилась и поцеловала меня. – Мы здесь, в лазарете, встречаем много людей, заблуждающихся в своей вере. Но ты один из тех немногих, чье заблуждение делает им столько чести. Как-нибудь в другой раз мы еще побеседуем на эту тему.
Я проследил глазами за удаляющейся фигурой этой маленькой женщины в алом одеянии, пока она не скрылась в темноте среди рядов больничных коек. Когда мы разговаривали с ней, большинство больных уже уснули, некоторые постанывали во сне. В палату вошли три раба, двое внесли носилки с раненым, а третий держал фонарь, освещая им дорогу. Свет фонаря отражался на потных бритых головах рабов. Они уложили раненого на койку, сложили ему руки на груди, как у покойника, и удалились.
Я поглядел на Коготь. Он казался безжизненно черным, когда лежал на ладони Пелерины, но сейчас от основания к его острию беззвучно пробегали искорки белого огня. Теперь я чувствовал себя хорошо. В сущности, я даже удивлялся, как мог я весь день провести на узком матрасе! Но когда я попытался встать, то едва сумел удержаться на ногах. Опасаясь, что свалюсь на чью-либо койку, я все же проковылял около двадцати шагов к вновь поступившему пациенту. Это был Эмилиан, которого я знавал как одного из щеголей при дворе Автарха. Я так опешил, увидев его здесь, что назвал его по имени.
– Текла, – пробормотал он, – Текла…
– Да, Текла. Ты вспомнил меня, Эмилиан. Теперь все будет хорошо. – И я прикоснулся к нему Когтем.
Он открыл глаза и закричал.
Я бросился прочь, но упал по дороге, не успев добраться до своей койки. Я был очень слаб и боялся, что даже ползком не одолею расстояния, остававшегося до моего места, но все же сумел убрать Коготь, а сам закатился под койку Хальварда, подальше от посторонних глаз.
Когда вернулись рабы, Эмилиан уже сидел на койке. Он обрел способность говорить, хотя рабы едва ли понимали его слова. Они дали ему каких-то лекарственных трав, и один из них остался с пациентом, пока тот пережевывал снадобье, но потом тихо удалился.
Я выкатился из-под койки и, подтянувшись за край одеяла, сел. В палате стояла тишина, но я знал, что многие из больных, возможно, видели меня перед падением. Эмилиан, вопреки моим ожиданиям, не спал, но пребывал в возбужденном состоянии.
– Текла, – бормотал он. – Я слышал Теклу. Говорили, что она умерла. Что это за голоса из страны мертвых?
– Ты их больше не услышишь, – заверил я его. – Ты был болен, но теперь скоро поправишься.
Я поднял Коготь над головой и сосредоточил свои мысли на Мелито и Фойле, а также на Эмилиане – на всех больных лазарета. Коготь замерцал и потух.
9. ИСТОРИЯ МЕЛИТО: ПЕТУХ, АНГЕЛ И ОРЕЛ
«Не так уж давно и не очень далеко от того места, где я родился, была прекрасная ферма. Она особенно славилась птичьим двором: стаями уток, белых как снег; гусей, крупных, как лебеди, и таких жирных, что они едва могли ходить; цыплятами с яркими разноцветными перьями, как у попугая. У фермера, создавшего этот птичник, имелось великое множество довольно странных замыслов, но он так преуспел в их воплощении, что мало кто из его рассудительных соседей находил в себе решимость назвать его дураком.
Одна из его затей касалась разведения цыплят. Всякий знает, что петушки, когда они еще маленькие, должны быть охолощены, и оставляют только одного петуха на весь птичник. Если же их будет хотя бы два, то драки неизбежны.
Но этот фермер не стал придерживаться общепринятых правил.
– Пусть себе растут, – говорил он. – Пусть дерутся между собой. Вот что я тебе скажу, сосед. Победит самый лучший и самый петушиный из петухов, который даст многочисленное потомство, прекрасных цыплят. Более того, его цыплята будут особенно стойки ко всем куриным болезням. И когда твои куры погибнут, ты придешь ко мне, и я продам тебе отборных кур по моей собственной цене. Что же до петухов-неудачников, то я и моя семья их съедим. Ни один каплун не бывает таким вкусным, как боевой петух, погибший в драке, так же как и лучшая говядина – из быка, погибшего на арене, или оленина – от самца, за которым собаки гонялись целый день. Кроме того, курятина из каплунов снижает мужскую потенцию.
Этот странный фермер считал своим долгом выбирать на обед худшую из птиц.
– Резать лучшую птицу, – говаривал он, – это большой грех. Живность должна процветать и благоденствовать во славу Панкреатора, который сотворил и петухов, и куриц, и мужчин, и женщин. – Возможно, из-за такого отношения птичье поголовье фермера было безупречным, и среди него, казалось, не имелось плохих птиц.
Из всего, что я до сих пор рассказал, ясно, что петух на этом птичьем дворе был настоящим героем – молодой, сильный, храбрый. Его хвост был не хуже, чем у фазана, гребешок тоже очень хорош, хотя и потрепан в многочисленных кровавых сражениях, из которых его хозяин всегда выходил победителем. Грудь петуха была ярко-красного цвета – как алая одежда Пелерин, – но гуси говаривали, что прежде у него была белоснежная грудь, а потом окрасилась его собственной кровью. Крылья у петуха были такие сильные, что он умел летать лучше белых уток. Его шпоры были длиннее среднего пальца человека, а клюв – острый как меч.
У этого прекрасного петуха имелась тысяча жен, но любимой подругой, цветком его сердца была одна курочка, такая же красавица, как и он, благородных кровей, признанная королева среди кур на много лиг вокруг. С какой гордостью эта пара вышагивала между углом сарая и утиным прудом! Это зрелище не сравнить даже с самим Автархом, выступающим рядом с фавориткой из Кладезя Орхидей – тем более что Автарх, по слухам, как раз каплун.
На завтрак эта счастливая пара лакомилась жучками и наслаждалась безоблачной жизнью, пока однажды вечером нашего петуха не разбудил ужасный шум. В курятник ворвалась огромная ушастая сова и ринулась на кур, устроившихся на насесте. Конечно, сова напала на самую красивую курицу, любимицу петуха. Схватив красавицу-наседку в когти, сова расправила свои широкие крылья и полетела прочь. Совы прекрасно видят в темноте, поэтому она, должно быть, заметила, что петух бросился за ней в погоню, преисполненный ярости. Видел ли кто-нибудь из вас удивленное выражение на лице совы? Но именно удивление было написано на лице хищницы, когда она вылетала из курятника. Петух перебирал шпорами быстрее, чем танцор-виртуоз ногами, а клюв его безостановочно долбил круглые блестящие глаза совы, как клюв Дятла по стволу дерева. Сова выпустила курицу из когтей и улетела восвояси. Ее никогда больше не видели в этих краях.
Разумеется, петух имел право гордиться собой, но его гордость превзошла все допустимые границы. Одержав победу над совой в темноте, он посчитал, что сможет побить любую птицу при любых условиях. Он начал поговаривать о том, что может спасти куропаток, попавших в когти сокола, и запугать тераторниса, самого крупного и ужасного из летающих существ. Если бы петуха окружали мудрые советники, например, ламы и свиньи, которых берут в помощники большинство правителей, то, я уверен, экстравагантные выходки хвастливого петуха вскоре были бы тактично, но эффективно пресечены. Увы, таких советников у него не оказалось. Петух прислушивался только к мнению кур, которым он совершенно вскружил головы, а также гусей и уток, которые были не прочь погреться в лучах славы своего знаменитого товарища по птичьему двору. Но пришел тот самый день, который всегда наступает для тех, кто слишком возгордился. В тот раз петух зашел гораздо дальше обычного – попросту зарвался.