Честь самурая

— Не хотелось бы говорить.
— Почему?
— Я мечтаю о таких деяниях, разговор о которых сейчас покажется глупым бахвальством. Вы поднимете меня на смех, едва я раскрою рот.
Сёхаку пристально смотрел на Хиёси, размышляя о незаурядном поведении юноши:
— Мне кажется, я отчасти понял тебя, но ты заблуждаешься относительно военного дела. Оно — не грубая сила и простое умение, как ты считаешь.
— А что же?
— Человек, овладев одним искусством, овладевает всеми искусствами. Военное искусство — вовсе не тупая сила и простая сноровка, а определенное состояние духа. Если в совершенстве развить дух, то сумеешь постигнуть все, включая науку и искусство правления, науку постижения мира и законы, по которым надлежит вершить суд над людьми.
— По-моему, ваши молодцы почитают высшим искусством умение бить и дырявить копьем своих противников. Простому воину или рядовому самураю больше и не надо, но настоящему полководцу, который…
— Ну-ка, заткнись! — заорал один из самураев и ударил Хиёси по щеке.
— Ай! — Хиёси стиснул лицо ладонями, словно ему сломали челюсть.
— Подобные оскорбления нельзя оставлять без ответа, иначе этот наглец совершенно забудется. Пожалуйста, господин Сёхаку, отойдите, мы сами с ним разберемся.
Слова Хиёси озлобили всех воинов.
— Он оскорбил нас!
— Издевательство над правилами!
— Надо как следует проучить выскочку!
— Прикончить на месте! Господин не упрекнет нас!
Воины готовы были привести угрозу в исполнение — оттащить Хиёси в кусты и снести ему голову. Сёхаку с трудом отбил юношу, чтобы не допустить смертоубийства.
В тот же вечер Нохатиро пришел в комнату, где жили слуги, и негромко окликнул Хиёси, который в одиночестве сидел в углу с таким видом, словно у него разболелись зубы.
— Да, слушаю вас!
Лицо у него распухло.
— Больно?
— Не очень, — соврал Хиёси, прижимая к лицу мокрое полотенце.
— Господин хочет поговорить с тобой. Пройди с черного хода, чтобы тебя не заметили.
— Вот как? Господин? Он, верно, узнал о том, что произошло днем.
— Твои бесстыдные речи довели до его сведения. Он только что повидался с господином Хиттой, так что наверняка знает обо всем. Он сам назначит тебе наказание.
— Вы уверены?
— В доме Мацуситы существует правило, обязывающее слуг и работников заниматься военным делом. Теперь господину придется особо поддерживать уважение к этому правилу. Можешь считать, что ты пропал.
— Тогда я убегу отсюда. Не хочу умереть из-за такой ерунды.
— Не говори глупости! — Нохатиро цепко схватил Хиёси за запястье. — Если ты сбежишь, мне придется совершить сэппуку. Мне приказано немедленно доставить тебя.
— Значит, я не могу даже сбежать? — простодушно спросил Хиёси.
— Слишком много ты болтаешь. Подумай, прежде чем рот разинуть. Услышав, что ты наговорил сегодня, и я назову тебя хвастливой обезьяной.
Нохатиро велел Хиёси идти вперед, а сам двинулся следом, держа руку на рукояти меча. В густеющих сумерках порхали мотыльки. Свет из библиотеки падал на веранду, пол которой еще не просох от мытья.
— Я привел Обезьяну! — Нохатиро опустился на колени.
Кахэй вышел на веранду:
— Ну и где он?
Услышав над головой голос господина, Хиёси поклонился так низко, что уткнулся лбом в мох.
— Обезьяна!
— Слушаю, мой господин!
— До меня дошло известие, что в Овари делают новый вид брони. Его называют домару. Поезжай туда и купи ее! Ты ведь родом оттуда, так что, по-моему, тебе это не составит труда.
— Мой господин!
— Отправишься сегодня!
— Куда?
— Туда, где ты сможешь раздобыть домару.
Кахэй, достав из шкатулки немного денег, завернул их и протянул Хиёси. Тот, не веря своим глазам, смотрел то на деньги, то на хозяина. На глазах у него навернулись слезы, они покатились по щекам и закапали на руки.
— Ты должен незамедлительно уйти, но назад можешь не торопиться. Ищи хорошенько, даже если несколько лет потребуется. Доставь мне самую лучшую броню. Выпусти его из задних ворот и проследи, чтобы все было спокойно. Он должен уйти до рассвета, — обратился Кахэй к Нохатиро.
Невероятный поворот событий! Хиёси почувствовал, что дрожит. Он только что ждал казни, а сейчас… он дрожал от благодарности за сочувствие, проявленное Кахэем.
— Благодарю вас, мой господин.
Кахэй не выдал своих намерений, но Хиёси прекрасно понял хозяина.
«Его не любят за его острый ум, — думал Кахэй. — Неудивительно, что Хиёси вызывает злобу и ревность».
— За что, собственно, ты благодаришь меня? — произнес он с горькой улыбкой.
— За то, что вы меня отпускаете.
— Верно, но, Обезьяна…
— Да, мой господин?
— Ты никогда не добьешься успеха, если не научишься скрывать свой ум.
— Знаю.
— Почему тогда не сумел сдержаться сегодня на поле? Зачем восстановил всех против себя?
— По глупости. Я потом даже поколотил себя.
— Хватит наставлений. Ты очень умен, и я хочу помочь тебе. Люди, которые на тебя злились или завидовали тебе, обвиняли тебя в кражах. Стоило запропаститься булавке или пузырьку с пилюлями, недоброжелатели говорили, что это дело рук Обезьяны. Пересудам не было конца, ты возбуждаешь в людях злобу. Не забывай об этом!
— Да, мой господин.
— Я мог бы сегодня и не защищать тебя. На этот раз обвинения справедливы, но господин Сёхаку заранее рассказал мне о случившемся, поэтому сделаем вид, будто я, ничего не зная, отправил тебя с важным поручением. Понял?
— Нет слов выразить мою признательность, господин. — Хиёси кланялся Кахэю, не сводя с него взгляда.
Этой же ночью он покинул дом Мацуситы.
Бросив на усадьбу последний взгляд, он поклялся, что никогда не забудет великодушия Кахэя.
Потрясенный добротой бывшего господина, Хиёси раздумывал, как воздать должное Мацусите. Лишь тот, кто вечно подвергается издевательствам и побоям, способен оценить человеческую доброту.
Когда-нибудь… да, в будущем… Каждый раз, переживая удивление или ужас, Хиёси повторял эти слова, как паломник молитву.
Он вновь отправился в странствия, как бродячий пес, не зная, куда и зачем. Тэнрю широко разлилась, и, оказавшись вдали от человеческого жилья, Хиёси едва не расплакался от одиночества и страха перед неведомой судьбой. Но природа — ни звездное небо, ни глубокая река — не послала ему никакого знамения.
 
ГЛУПЫЙ КНЯЗЬ
— Прошу прощения! — Голос прозвучал дважды.
Отовака, получивший сегодня выходной, отсыпался в помещении для отдыха воинов. Он глянул наружу и огляделся по сторонам:
— Кто там?
— Это я! — Голос доносился из-за живой изгороди, где усики вьюнка обвивали листья и колючки китайского апельсина.
С веранды Отовака мог разглядеть только то, что кто-то стоит по ту сторону изгороди. Он вышел на веранду:
— Кто это? Если у тебя дело, так ступай через главные ворота.
— Они заперты.
Отовака вгляделся попристальней и радостно воскликнул:
— Обезьяна! Сын Яэмона, точно?
— Да.
— Почему ты не назвал своего имени? Скулишь, как собака.
— Главные ворота заперты, а когда я подошел сюда, то увидел, что ты спишь. Ты заворочался, и я решил еще раз окликнуть тебя.
— Нечего было церемониться. Жена, наверно, заперла ворота. Она пошла в лавку. Сейчас отопру.
Хиёси помыл ноги и вошел в дом, и Отовака пристально уставился на него:
— Где ты пропадал? Мы встретились с тобой на дороге два года назад. Никто не знает, жив ли ты. Твоя мать исстрадалась. Ты дал ей знать о себе?
— Нет еще.
— А дома был?
— Заглянул ненадолго, прежде чем сюда направиться.
— И не показался матери на глаза, а?
— Я вообще-то украдкой пробрался домой прошлой ночью. Мать и сестра спали. Я только взглянул на них и поспешил сюда.
— Чудной ты все же! Это ведь твой родной дом! Почему не сообщил близким, что жив и здоров? Как они бы обрадовались!