Амрита

Маю не походила ни на отца, ни на маму, ни на меня – безупречная красота ее лица поражала. Я вовсе не хочу сказать, что мы с родителями уроды. Просто общее для нас троих выражение невозмутимой отстраненности, которое кому-то могло показаться равнодушием, даже высокомерием, было ей совершенно несвойственно. В детстве Маю походила на ангелочка.
С такой внешностью и речи быть не могло о жизни «как у всех». Все получилось само собой: Маю обнаружили телевизионщики и сняли несколько детских передач, а затем и фильмов с ее участием. Потом последовали второстепенные роли в телесериалах, а потом повзрослевшая Маю стала настоящей киноактрисой. Вот и получается, что она росла, в общем – то, не дома, а на съемочной площадке, среди кинознаменитостей.
Маю была вечно занята и наведывалась домой очень редко. В какой-то момент у нее развился серьезный невроз. Ее решение уйти из кино стало для меня полной неожиданностью. Во-первых, я и не догадывалась, что у Маю проблемы на работе, а во-вторых, она всегда казалась неизменно жизнерадостной – когда бы мы с ней не встречались.
Влияние шоу-бизнеса на взрослеющую девушку было ужасающим. К тому моменту, когда Маю решила поставить крест на актерской деятельности, ее внешность – одежда, косметика, даже выражение лица – казалась воплощением розовой мечты любого одинокого мужчины. Понятно, что далеко не со всеми представительницами шоу-бизнеса происходит то же самое. Вот я и думаю, что Маю просто с самого начала не была готова к жизни в этом обществе. И пока Маю тщательно маскировала свои слабости и недостатки, она сама не заметила, как сжалось ее внутреннее «я», задавленное броней внешнего лоска. Невроз был просто криком о помощи, отчаянным проявлением воли к жизни.
Когда Маю вдруг отказалась от карьеры актрисы, окончательно разобралась со своими мужчинами и переехала к Рюичиро, я подумала, что сестра решила начать новую жизнь.
Рюичиро был писателем. Они с Маю познакомились в те времена, когда он, как и всякий начинающий сценарист, писал сценарии за своих более именитых коллег. Маю нравились его сценарии, она всегда их узнавала, хоть они были подписаны чужими именами. Это очень сблизило ее с Рюичиро. Писатель-то оно, конечно, писатель, но пока что на счету у Рюичиро был всего один роман, который вышел три года назад. С тех пор он так ничего и не опубликовал. Однако странное дело: для определенного круга людей его роман оказался чем-то вроде настольной книги и все эти годы медленно, но верно продавался.
Перед тем, как познакомить меня с Рюичиро, Маю дала мне почитать этот роман, в котором речь шла о современной бездушной, неискренней молодежи. Текст показался мне настолько безликим и перенасыщенным скрытым смыслом, что я испугалась встречи с его автором. А вдруг этот человек сумасшедший? Но Рюичиро не был сумасшедшим. Он оказался самым обычным молодым человеком. Наверное, в прошлом он пережил что-то очень неприятное и этот горький опыт, отложившись в его подсознании, впоследствии преобразовался в такой вот пугающий текст. Я думаю, для этого тоже нужен своего рода талант.
Бросив кино, Маю не стала искать другую работу. Жила себе вместе с Рюичиро, подрабатывала, где придется, то тут, то там. Тянулось это довольно долго. Так долго, что мы с мамой стали забывать, что эти двое до сих пор так и не поженились. Я часто бывала в их небольшой квартирке, да и они нередко приходили к нам в гости. Они всегда были такими веселыми… Я до сих пор не понимаю, что же произошло, и почему жизнь моей сестры завершилась алкогольным опьянением и передозировкой снотворного за рулем.
У нее была бессонница, а таблетки и спиртное помогали ей уснуть. Даже когда она доставала из холодильника банку холодного пива в залитой мягким вечерним солнцем кухне, это не казалось чем-то ненормальным. Хотя, если задуматься, то начинаешь припоминать, что у нее в руке всегда была либо банка пива, либо что-то подобное. Просто все выглядело настолько естественно, что не вызывало подозрений.
И только сейчас я, наконец, все поняла, сейчас, когда вспоминаю ее ребенком – ангельское личико на подушке, густые ресницы, беззащитная белая кожа (никто так и не смог ее защитить). Я чувствую, что все началось гораздо раньше, до того, как Маю попала в мир шоу-бизнеса, и, уж конечно, до того, как она встретилась с Рюичиро.
Но как именно все начинается и почему, к чему может привести – этого, понятно, не знает никто. День за днем, скрытая под внешней оболочкой нарочитой веселости и улыбчивости, ветшает душа, превращаясь в прах, в ничто.
– Не думаю, что она выпила снотворное по ошибке, – сказал тогда Рюичиро в коридоре больницы, куда Маю привезли после аварии.
К тому времени уже было ясно, что ситуация безнадежная;
– Да, не похоже, – ответила я. – А ведь она совсем еще молодая…
На самом-то деле и я, и Рюичиро, и мама, которая стояла рядом с нами и все это слышала, думали совсем о другом. Мы уже все знали, словно кто-то вложил в нас это знание. Казалось, что знание даже можно потрогать руками. Но, боясь совершить бестактность, никто из нас не решался о нем говорить.
Да и могла ли она ошибиться?
Она, которая была такой аккуратной: отправляясь в очередную поездку. Маю всегда тщательно упаковывала свои таблетки – одни в одну коробочку, другие в другую, чтобы ежедневно принимать строго установленную дозу.
К тому же, хоть Маю была молода телом, душой она уже успела состариться и не ждала ничего от будущего, – по сути, жизнь ее дотлевала, как тлеют угли.
«Ее нельзя было спасти. Да она и не хотела, чтобы ее спасали», – эта мысль, словно произнесенная вслух, витала в воздухе, отражаясь от белых стен больничного коридора, где мы сидели на диванчике из кожзаменителя. А ведь мы были для нее самыми близкими людьми. Мы любили ее.
После смерти Маю мама плакала почти каждый день и ходила с красными, опухшими глазами. А я не могла плакать.
Но однажды я, пожалуй, все-таки оплакала свою сестру.
Это произошло через пару дней после того, как я получила по почте черноухого Ниппера. В тот день Микико и мой братец пошли в видеопрокат и взяли на вечер кассету «Наш сосед Тоторо» [2]. Перед тем как смотреть фильм, они зашли ко мне и предложили составить им компанию. Все вместе мы спустились на первый этаж. Я уверена, что у них и в мыслях не было ничего плохого. Что же касается меня, то я толком не знала, о чем этот фильм. Не подозревая никакого подвоха, я принесла с кухни чай с печеньем, засунула ноги под котацу [3], устроилась поудобней и приготовилась смотреть.
Мне хватило пяти минут, чтобы понять, что дело плохо.
Это была история про двух сестер, – абсолютно ничего личного, сплошь какие-то общие места, и тем не менее каждая сцена в фильме напоминала мне те или иные события из моего собственного прошлого, – воспоминания накатывали на меня, словно волны на морской берег. Две сестрички, две маленькие девочки. Детство кончилось очень быстро. Но ветер, и счастье, и мягкий свет, и какие-то особенные цвета, в которые был окрашен мир вокруг нас, – все это вдруг всплыло у меня в памяти.
Собственно говоря, я не вспоминала Маю.
Как не вспоминала и ту поездку, когда мы втроем – мама, Маю и я – поехали в Такахара. Мы лежали тогда под защитным пологом от комаров и рассказывали по очереди всякие страшные истории, а потом заснули, крепко прижавшись друг к другу.
Я не вспоминала ее мягкие каштановые волосы и молочный, младенческий запах… Мои воспоминания не были очень уж конкретными. Просто вдруг меня охватила убийственная тоска, перед глазами все потемнело.
Разумеется, никто ничего не заметил.
Братец сидел как завороженный, не отрывая взгляда от экрана, и, казалось, вообще не соображал, что происходит вокруг. Микико одним глазком посматривала в сторону телевизора, а другим к себе в тетрадь – ей задали сочинение, и она пыталась совместить просмотр мультфильма с сочинительством. Иногда она спрашивала у меня что-нибудь вроде: