Иск

Он приехал минута в минуту, молодой, улыбчивый, извинился за доставляемые хлопоты, достал блокнот, диктофон.
— Так что вас интересует, мистер Калифано? — скучным голосом спросила миссис Баушер. Ей не интересен был этот разговор, не интересен будущий очерк о покойном муже. И даже покойный муж был ей не интересен. Он и при жизни-то в последние годы не слишком интересовал ее, если говорить правду. Она закурила, затянулась и откинулась на спинку кресла.
— Скажите, миссис Баушер, ваш муж был к вам очень привязан? И давайте договоримся: если вопрос вам кажется чересчур интимным или неприятным, можете не отвечать.
Марджори Баушер пожала плечами.
— Я думаю, вы прекрасно можете написать все сами. Напишите, что мы безумно любили друг друга. А если почему-либо вам нужна правда, можете написать, что в последние годы мы были почти чужими людьми. А если уж совсем искренне, так мы просто не выносили друг друга и не развелись лишь из-за лени.
Журналист тонко улыбнулся. Он ценил откровенность. Улыбка была благодарная и успокаивающая. Он все сделает так, как надо, пусть миссис Баушер не беспокоится.
— А перед смертью… В это время трагические обстоятельства часто сближают людей… Он не потянулся к вам?
Миссис Баушер откинула голову и выпустила клуб дыма.
— Вы спрашиваете так, будто я церковь, и Тони должен был в последнюю минуту вернуться в ее лоно… Вам налить что-нибудь? Виски?
— О спасибо, миссис Баушер, я не пью, — сказал журналист.
— Как это не пьете? Совсем?
— Стыдно сказать, но я убежденный трезвенник.
— А… — протянула Марджори Баушер и налила себе немножко виски, — вы, наверное, из какой-нибудь секты? Их нынче тьма тьмущая расплодилось.
— Можно сказать, да, — улыбка мистера Калифано стала еще тоньше, и он понимающе кивнул. «Умная, незаурядная женщина, — говорила улыбка. — Наслаждение интервьюировать ее».
— А как ваш муж относился к дочери? Ей, по-моему, — журналист взглянул в блокнот, — девять лет?
— О, сейчас ей уже одиннадцатый. Мне кажется, — миссис Баушер почему-то слегка нахмурилась, — что они очень любили друг друга.
— Она учится в школе Холбрука?
— Да. Я смотрю, вы изрядно поработали над вашим очерком. Вы даже знаете, где учится Рин.
— Рин? Ах да, это же сокращение. Айрин Баушер. Значит, ваш муж был очень привязан к дочери?
— Да, — скучно кивнула миссис Баушер, — я вам уже сказала.
— Спасибо, — сказал журналист и встал. — Я держу слово. Я обещал вам, что интервью не займет много времени.
Он сам не знал, как ему удалось прорваться сквозь кольцо шпиков, которое опять сомкнулось вокруг него. Наверное, помог его дамский костюм, парик и косметика, которой он уже сам научился пользоваться.
О, это были опытные шпики, что окружали гостиницу. Еще опытнее, чем те, кто следил за ним раньше. Они даже виду не подали, что следят за ним. Они двигались по тротуарам, стояли, разговаривали в лучших традициях реалистического театра. И если не быть уверенным, что все они заняты лишь одним — выследить иска Антони Баушера, их можно было даже принять за обыкновенных прохожих.
Тони Баушер не спеша шел по Конститьюшен авеню. Еще два квартала, поворот направо — и через двести метров школа Холбрука, в которой училась Рин. Тони вдруг подумал, что вдова его давно могла переехать куда-нибудь, что Рин давно уже не учится в этой старой школе, построенной, наверное, до второй мировой войны. Мысль эта испугала его, и он поразился, как нелогичны, не похожи на обычные стали его поступки. Кто-то опять выдул туман из его головы: как он смешон, когда повсюду ему чудятся шпики. Это же фантомы, порождения его страха. Но сейчас страх отступил на несколько шагов и здравый смысл тут же разогнал наваждение. Конечно, они могли смело предположить, что он в Кинглоу. В конце концов, это его город, здесь в больнице с ним проделали фокус с раздробленными ногами, здесь жила его семья. Вполне возможно, что в больнице дежурил их человек с фотографией иска Антони Баушера. Может быть, еще один у его дома.
Но они не могли представить, что он сейчас — молодая особа в узких брючках с довольно вызывающей косметикой на лице и модной длинной прической. Вначале, когда он вышел из гостиницы, ему казалось, что шпики вглядываются ему в лицо. Теперь он понял, что это мужчины засматриваются на симпатичную девицу. Надо отдать должное Луизе, она неплохо придумала этот маскарад.
Он подошел к телефону-автомату и позвонил к себе домой. Удивительно, что он не забыл еще номер.
— Да, — ответил голос Марджори. — Я вас слушаю, — нетерпеливо добавила она и, не дождавшись ответа, положила трубку. Значит, они никуда не уехали. Конечно, можно было сказать ей:
— Привет, Мардж, это Тони. Твой покорный муж… — И так далее.
Но ему не хотелось шутить. Даже мысленно. Ему хотелось лишь взглянуть на Рин. Это была единственная цель. Потом он позвонит, как обещал, Нику Карсону. Может быть, у Ника что-нибудь получается, может быть, он что-нибудь придумает для них двоих. У него, у Тони Баушера, не было ни сил, ни воли. Страх, отставший было на шаг—два, снова догнал его. И снова из всех окон уставились на него ухмыляющиеся рожи шпиков. О, они не выпустят его из капканов. Зная, что с ним случилось, они видели в нем угрозу для Ритрита. Знание — опасность. И это знание они тщательно сотрут из его нейристорного мозга, прихватив заодно и память о ручонках Рин у него на шее, спокойную и редкую радость удачного дня в лаборатории. Память об одиноких прогулках, которые он так любил, когда в такт шагам мысли, вернее, обрывки их плывут легко и ненавязчиво.
Он точно рассчитал время. Ему пришлось постоять всего минут десять, пока двери школы распахнулись под напором нескольких сот истосковавшихся по свободе маленьких зверят. Вначале мимо него пронеслись совсем маленькие животные. В воплях их слышалось торжество освобождения. Потом проскакали более крупные. А потом он увидел Рин. Боже, как она выросла! Чуть ли не на полголовы. И очки другие. Она шла рядом с маленькой пухленькой девочкой, и они о чем-то оживленно разговаривали.
О, как подняла, закрутила Тони Баушера теплая, неожиданная волна! Как потащила к высокой девочке с курносым носом и широко расставленными глазами! Он упирался, он знал, что не должен подходить к Рин, но ничего не мог с собой сделать. Волна несла его, приподняв над тротуаром с выщербленным асфальтом, над здравым смыслом, над его страхом.
— Простите, — совсем тихонько пробормотал он, забыв о несоответствии своего голоса и облика, и Рин бросила на него недоуменный взгляд. Должно быть, лицо молодой вульгарной женщины чем-то поразило ее, потому что она остановилась и со своей обычной благожелательной серьезностью спросила:
— Вы что-то хотели спросить, мисс?
Вот, собственно, и все, что можно было ждать от судьбы. И не о чем жалеть, нечего терзать себя страхами. Не в силах сдержаться, он поднял руку и быстрым нежным движением коснулся щеки дочери.
— Кто это? Пойдем, Рин, — сказала пухленькая и дернула подругу за рукав.
Но Рин шла как-то неохотно, то и дело оглядывалась на странную, забавно накрашенную женщину, которая так нежно и печально смотрела на нее.
— Ты представляешь, что сегодня выкинул этот беззубый Фредди Лакун? Подошел к маленькой Изабелле и признался ей в любви. — Подруга Рин засмеялась. — Представляешь, как он шепелявит?
Рин еще раз оглянулась на странную молодую особу. И в этот самый момент около женщины остановилась машина, и чьи-то руки втянули ее внутрь. Рин вздрогнула. Ей показалось, что картина ей лишь померещилась. Но женщины с печальными, неумело накрашенными глазами не было, а машина с урчанием умчалась. Наверное, бедняжка сумасшедшая, решила Рин, убежала из заведения, и вот — теперь ее нашли. Почему вообще люди сходят с ума?
— Представляешь, шепелявый — и признается в любви. Изабелла фыркнула, а он обиделся…
«А действительно, почему люди сходят с ума? — думала Рин. — Надо будет спросить или прочесть что-нибудь на эту тему».