Золотая лихорадка

Егор замечал, что парень бывает грустным и всегда о чем-то думает, словно он что-то видит и понимает такое, что незаметно другим.
«Может быть, ему тоскливо без дела, он ведь все умеет, не в такой нужде вырос, как мы. Может быть, желает того, чего нет, невозможного».
«Почему ваш сын так безукоризненно грамотен? – спросила его генеральша. – Вы его учили?»
«Нет, не я, а люди».
«Нет, я думаю, что вы, Егор Кондратьевич», – молвил генерал.
«Вы такой же удивительный человек, как ваш сын, – сказала она. – Он весь в вас. Только он производит впечатление воспитанного городского человека».
«А ты, что ль, не воспитанный?» – с обидой спросила Наталья, когда господа уехали.
Егор никогда и никого не жалел в своей семье. Он всем давал дело и работу. Жалеть детей было не за что. Надо было требовать с них, а не жалеть.
Васька всегда исполнял все беспрекословно. Много требовать с него не приходилось. Он сам умел сделать все не хуже отца.
Чувствует Егор, что становится тоскливо парню, жаль его, так жаль, как никогда не бывало.
– Ты, если хочешь, пойди на охоту. Нынче лоси сами подходили, – сказал отец, разуваясь.
– Пусть его! – согласилась Наталья.
Теперь редко кто ходил с гольдами на охоту. Не было нужды тащиться в хребты за мехами, когда были другие доходы и можно за деньги получить все, что ввозилось в край отовсюду с тех пор, как введено порто-франко.
Василий до сих пор любил пойти далеко. В детстве его учили охотиться гольды. Соседи корили тогда Егора, что отпускает мальчишку с чужими.
Утром Василий собрался.
– Я несколько дней прохожу, – сказал он отцу.
Васька ушел.
Ушел он не вовремя. Но Егор не стал спорить. Он помнил, как его самого в эти же годы молодые гнела однообразная, скучная жизнь и как его принуждали делать то, что не хочется.
ГЛАВА 13
Опять Илья целое утро возился у кошевки, чего-то чистил и налаживал. У Пахома душа радовалась. Сын ведь старался, помня, как он строго наказал, чтобы все нужное для почтовой гоньбы стояло наготове и в исправности.
Илья запряг лошадей в кошевку, перепоясал полушубок широким американским ремнем с карманами. Застегнул все крючки.
Он выехал за ворота, остановил тройку и пошел обратно в избу.
– Кому ты подаешь? – спросила жена.
– Одевайся, бери ребят, поедем кататься.
«Тебе, тебе, жена! – хотелось бы сказать. – Неужели мне только почту на них возить для проезжающих! И не поездим сами!»
– Маслена у тебя? – грубо сказал отец.
– Не маслена. А воскресенье… Кони мои! – грубо ответил Илья.
Дуня оделась, вышла, поглядела на кошевку, на медвежьи шкуры на подкладке, порадовалась, глянула мужу в глаза, но не поехала, чтобы не обижать стариков. Еще почему-то, сама не знала почему… Илья поплелся за ней сумрачный. А потом выбежал и кинулся в кошевку. Он слетел с высокого берега, так что полозья затрещали. Долго гонял тройку по реке. Вернулся и, не пообедав, лег спать.
Пришел Савоська. Он курил трубку и рассказывал вечером разные истории.
Сказал, что тут жил прежде герой Макано, рода Дигор, бегал сразу по сто верст, охотился хорошо, никого не боялся.
– Думаешь, у нас своих героев нет? Не-е-ет…
Савоська сказал, что Горюн называется на самом деле не так.
– По-нашему она называется Светлая. На устье – деревня Бичи… Нгоати-Бичи – значит они живут. Далее деревня Хальбо. Знаешь, что такое Хальбо? – спросил гольд у заспанного Ильюшки.
– Знаю. Рыбалка! – ответил тот.
– Хальбо! Как раз не так! Рыбалка! Нет! Место, где притоняют рыбу. Рыбалка, может, посреди реки тоже есть. А что такое гольд? Знаешь? – обратился старик к Терехе.
Тот ухмыльнулся.
– «Гольд» – такого слова нету. Нас зовете «гольды». Немец говорил: гольд – золото. Русский откуда-то взял – гольд и гольд. Есть деревня, где живут наши. Называется Гольди. А русский думал, так все наши люди называются. «Кто там живет? – спросили. – Гиляки?» Я ответил капитану: «Там деревня Гольди».
– Сказал, что другой народ оттуда начинается, а он не дослушал, он всегда торопился. Все скорей записывал и говорить со мной не стал. Так написал на карте. А я был молодой. Ну, думаю, оп потом догадается и все узнает. А он ни черта не догадался, и стали звать нас, как богатых немцев. А мы сами, мы – наши люди, весь род… как Нгоачи-Бичи – там живут. Экспедиция ходит, а не понимает.
Утром Пахом пришел к соседям.
– Егор, поедем в церкву. Все уж поехали нынче. Заночуем там, завтра с утра еще помолимся.
Егор знал, что все поехали в церковь. Дед ему давно говорил, что сегодня придется ехать.
А у Егора душа болела за сына. Василий ушел на охоту и не возвратился вовремя. Правда, он парень умелый и осторожный, но чего на свете не случается.
Приходилось ехать в церковь без Василия. Знал Егор, что Васька удал. Тихий обычно, да, говорят, тихие еще бедовей. Пока как будто Василий ничего не натворил. Как-то жаль было отцу своего парня. Василий часто скучал почему-то и все думал. Татьяна все дразнила его, что влюбился в проезжую генеральшу.
– Поедем! – сказал отец и велел ПЕтровану: – Закладывай.
Пахом вздохнул облегченно. Он боялся, что Егор откажется. А поп велел Пахому приехать с Кузнецовыми.
– Дом у Бормотовых большой, а народу сколько! И братья не делятся, и сыну не велят, – сказала Наталья мужу, когда Пахом ушел. – Ты уговори его. Я с Аксиньей, а ты – с ним. Ильюшка не смел, сам не попросится.
– Скажу попу, – бойко сказала Татьяна. – Поп-то все укажет. Пахом послушается.
– А ты разве не едешь? – спросил Егор.
– А я домой пойду. Мужик слег, болен.
Егор жил не в ладах с попом. Но детей приходилось приучать к церкви, посылать на исповедь. Егору пришлось приучать детей уважать священника.
Наталья надела крытую хорошим сукном шубу, шаль. Бабка вышла в полушубке. Дед Кондрат сел на облучок и взял вожжи.
Егор пошел к брату.
– Что же ты не едешь? Поедем, мы ждем тебя.
– Нет, я не поеду, – ответил Федя.
– Что так?
– Я больной совсем. Трясет.
– А подводы с богомольцами уехали. И мы ждем…
– Дуня идет! – воскликнула Татьяна. – Принарядилась как барыня.