Нить надежды

В сущности, Кари не очень-то подходит для военной карьеры. Тринадцать лет Школы, конечно, из нее кое-что сделали, но ведь это Кари и месяца не может прожить, не будучи влюбленной в кого-нибудь (чаще всего безответно, что не мешает ей видеть смысл и единственный движитель жизни в своем очередном ненаглядном). И это Кари все свободное время ожесточенно вяжет и шьет, и уже всю нашу казарму заполнила своими ковриками и салфетками. Она и нас научила, но мы – ха! – куда ленивее ее и предпочитаем проводить время бесцельно и бездарно.
Я все же не понимаю Кари. Мне бы уже надоело влюбляться и страдать. Пора бы уже и понять, что не может быть Смысл Жизни и Счастье в каком-то одном представителе мужского пола, причем сегодня это Мартин, завтра Эльсар, а послезавтра Корнелий с третьего курса.
Я понимаю Лус. Она как подружилась на первом курсе с Элдженетом Мэррисом, так до сих пор ему и верна, и если проливала слезы, то лишь по поводу окончания Элдженетом Школы и отправки его в действующую часть. Лус с Элдженетом многое объединяет. Например, они оба илазийцы, из илазийской аристократии.
Камеры дисотсека очень маленькие – два на три метра. Ну еще крошечный закуток с унитазом и раковиной. Персональный санузел, так сказать.
Я не так уж часто сюда попадала. Случалось, конечно, без этого не бывает. Но обычно все обходилось нарядами. И вот напоследок у меня есть великолепная возможность тщательно изучить камеру, местный распорядок дня, режим смены часовых…
Почему ко мне никто не приходит? Что происходит в школе, почему я ничего не знаю? Зачем они тянут? Уже восьмой день. Точно – восьмой. Я ведь с ума съеду от скуки. Ну ладно, представим, что мы в сурдокамере. Тренировочка такая. И вообще, это просто такая проверка. На психологическую устойчивость.
Жаль, часы отобрали. Ну ничего, у нас свои ориентиры.
Побудка в 5.30, это я помню. А смена часовых в 6.15. От побудки до пересменки я буду заниматься физподготовкой. Потом очень тщательно и долго умываться. Завтрак в 8. До завтрака повторять навигационные таблицы, у меня с ними беда. После завтрака, до второй пересменки, которая должна быть где-то в полдень, заниматься сначала физическими упражнениями по счету, это должно занять часа два, а потом – вспоминать что-нибудь еще из учебной программы. Мне много чего надо вспомнить. От пересменки до обеда… м-мм, чего бы еще придумать? Вот что, буду переводить Сальветина на линкос. Отличная мысль! И после обеда можно продолжить. Потом опять физическая тренировка. А вечером, после ужина… Ну, например, можно заняться воспоминаниями. Представить, что я пишу мемуар. Вспоминать подробно-подробно…
Глин влетает в казарму бесшумно, словно аудранский агент.
– Девчонки! Атас!
Мы мигом оказываемся на ногах. Час отдыха – святой час. Разложил свои кости на полке и валяйся неподвижно. Наша так называемая казарма – смех, узкий коридорчик и широкие двухэтажные нары. Наверху спим я и Лус. Но все это сейчас неважно, мы как по тревоге собираемся вокруг Глин. 
Она снимает с ремня штатную фляжку, отвинчивает колпачок. Снимает футляр жестом фокусника… оп! В руках Глин прозрачный флакон вожделенного напитка. 
Мы забираемся впятером на нижние парные нары. Мика достает и раздает карты. Это наказуемо. Но тянет от силы на один наряд, и то если попадется вредный дежурняк. Зато отлично выполняет роль прикрытия для более серьезного нарушения. Флакон маскируется скаткой, а на голой поверхности пластиковых нар появляются припасы: два засохших пряника, кусочек сыра, хлеб, несколько карамелек. Глин оборачивает флакон носовым платком, потом, испытующе глядя на нас, достает из кармана розоватую круглую таблетку, бросает в жидкость. Сэнтак шипит, растворяясь. 
– Круто! – глаза Мики блестят.
– А то! 
Глин поболтала флаконом и сделала первый глоток грапса. Лицо ее сразу покраснело, выступили слезы. Глин поспешно отправила в рот кусок хлеба и передала грапс дальше. Следующей оказалась я. Глотнула, набрав побольше воздуха. 
Все-таки здорово с сэнтаком. Всего-то пара глотков, а… все такие милые вокруг, такие добрые… хочется всех любить, петь и болтать без умолку. Вещества этого ряда и на допросах, кстати, используют.
– А тебя никто не видел? – задает вопрос благоразумная Лус. 
– Тэркин видел, – Глин задумалась, – по-моему, догадался. 
– Он у меня сегодня контрольную по навигации содрал, – заметила Мика, – пусть только пикнет! 
– А что ты сделаешь, – бормочет Кари. Мы замолкаем. Ничего не сделаешь, Кари права. Захочет донести – донесет! Но сэнтак все равно делает жизнь прекрасной. Мы берем друг друга за руки – за предплечья, и так, образовав круг, дружно покачиваясь, поем хором.
А здесь чужие стоят леса,
Я вспоминаю твои глаза,
Твою улыбку, твое лицо,
Твои слова.
И бесконечно проходят дни,
Над нами осень уже звенит,
И догорая, к земле летит, 
Листва, листва…
А вот я совсем никого не любила по-настоящему. Год назад я думала, что влюблена в Дзури, но теперь понимаю, что это было несерьезно. Да, были дни, когда я только о нем и думала, и ловила каждую возможность хотя бы пройти мимо его кабинета. Да, я мечтала… смешно сказать. Ну как девчонки мечтают? Ну, например, что нас пошлют куда-нибудь на акцию, и я заслоню Его своим телом, но меня, конечно же, не убьют, а только ранят, и Он вынесет меня из огня, глядя благодарными, блестящими глазами, и с этого момента начнется Наша Любовь… Но когда нас отправили на реальную акцию, это оказался такой бардак, что трудно было разобрать, где свои, где чужие, что делать и в кого стрелять, а если бы кто и совершил Благородный Подвиг, то все остальные этого бы просто не заметили в сутолоке.
А в мальчишек я и вовсе не влюблялась. Еще чего не хватало!
Все же обидно, что так получается. Многие, из мальчишек особенно, относятся к идеям Легиона с пофигизмом. Они бы вообще предпочли коктейли на Илазийском Архипелаге распивать, подставляя солнцу голое пузо. Да родители-гады запихнули в эту школу…
Но я-то все понимаю! Ну да, на политчасах я резалась с Микой в «три-четыре» и «воздушный бой». Да, я всю Третью Ступень активно отлынивала от приготовлений докладов о внешней политике. Да, каюсь. Во время прослушивания речей Лучезарного я обменивалась с Лус записочками, где в стихотворной форме высмеивались мои товарищи и учителя, ну, например, хотя бы вот это, в симском стиле 2й эпохи, про препода по астрогнозии На Холла, отличавшегося густыми бровями.
Богов любимец светлейший На Холл
Плывет величаво, и скипетром указует на звезды,
Коих несчастный курсант не нашел
На макете, и брови Светлейшего ныне прегрозны.
О смилуйся, грозный бровесдвигатель На Холл!
Ну мало кто всерьез воспринимает, а может, и совсем никто – всю эту трескотню, «Сыны Адонея», «Лучезарный Император», «Грозная броня Империи»… Но если серьезно, то конечно же, я понимаю, что есть Император. Плохой, хороший, неважно это. И титулы не важны. Только одно – Император. Не будет его, не будет Империи – раздавит нас кто угодно. Хоть та же Федерация во главе с Квирином. Или глостийские бандиты. Или сагоны. И потом еще – народ. Родина. Я все это понимаю. Я за Серетан отдам жизнь, не задумываясь. И когда поют:
Странники звездные,
Храбрый Легион!
Воины грозные
За имперский трон!