Яблоко Немезиды

Коун покачал головой. Зачем говорить этому человеку, что он не пьет на службе. Старик хмыкнул:
— Непьющий инспектор. Ха. Уж не состоите ли вы членом Ассоциации борцов за сохранение устоев нравственности? Теперь это модно.
Коун рассердился.
— Вопросы задаю я, — сказал он резко.
— Катитесь-ка вы, инспектор, — сказал старик, засовывая бутылку обратно. — Я ведь угадал — вы инспектор? И я так и знал, что ко мне кто-нибудь припрется. Но я ничего не видел. И ничего не слышал. Понятно? Моя фамилия Броуди. Запишите, что Броуди спал и ничего не знает. Мне нет дела до полиции.
Он снова пошарил под скамейкой и сделал несколько глотков из бутылки. Коуну показалось, что он где-то слышал фамилию Броуди. Сначала он мысленно окрестил старика упрямым вонючим сусликом. Он подумал было, что имеет дело с каким-нибудь спившимся старым актером или художником. Но фамилия Броуди наталкивала на другие воспоминания.
— Послушайте, — сказал Коун. — Вы случайно не тот Броуди? Тот, который…
— Ну и что? — ощерился старик. — Да. Я тот, который… Который был… А теперь меня нет…
— В газетах писали, что вы за границей.
— Если газетам угодно так называть тюрьму, то да, я был за границей. Впрочем, о чем мы толкуем? Повторяю: Броуди нет дела до полицейских забот. Я вам уже говорил: катитесь к дьяволу.
— “Непримиримый Броуди”, — вспомнил Коун один из газетных заголовков пятнадцатилетней давности. — Что с вами случилось?
В глазах старика мелькнули искорки. Мелькнули и погасли. Он поднял бутылку, отпил глоток и равнодушно взглянул на Коуна.
— А вам-то какое дело? Вы ведь не за этим ко мне пришли. Все исчерпывающие сведения я вам дал. — Старик хихикнул. — Да, я спал, когда убивали полицейского. Только в этом моя вина… Дверь вы можете открыть сами. Почему вы не уходите? Ждете, когда я опьянею? Ну что ж. Ждите.
Он швырнул пустую бутылку в камин, сходил в соседнюю комнату и принес новую. Усаживаясь, спросил Коуна:
— Так вы в самом деле — член Лиги?
— Какой Лиги? — удивился Коун.
— Ну эта, Ассоциация борцов. Те, которые дежурят у борделей и предлагают людям вместо девок книжки с благочестивыми картинками из жизни Истинного Католика.
Коун засмеялся.
— Нет, — сказал он, вставая. — Нет, Броуди. И все-таки очень жаль, что вы спали, когда убивали полицейского. Он был хорошим полицейским, Броуди.
— Ладно, ладно, — проворчал Броуди.
Выйдя на улицу, Коун взглянул на часы. Пять. День прошел. Ничего он не узнал. Хорошо бы сейчас выпить кофе и съесть что-нибудь. Забыть о деле и об этой странной встрече. Броуди… Разве можно узнать в этом опустившемся старике, в этом вонючем суслике энергичного адвоката с холеным лицом и аристократическими манерами. Пятнадцать лет…
Пятнадцать лет назад Коун служил в провинции. Но даже в тот глухой угол докатились отголоски процесса, главным героем в котором выступал Броуди. Тогда тоже было убийство. Броуди защищал обвиняемого. Ему удалось раздобыть сенсационные материалы и документы, неопровержимо доказывавшие непричастность обвиняемого к преступлению. Дело приобрело зловещую окраску. Несколько промышленных магнатов и один сенатор уже готовились сесть на скамью подсудимых. А потом…
Коун постоял в задумчивости возле машины. Он вынул из кармана ключ от зажигания и машинально подбросил его на ладони. Так что же было потом? Он мучительно напрягал память, но, кроме газетного заголовка “Непримиримый Броуди вынужден покинуть родину”, так ничего и не вспомнил. А Броуди, значит, сидел в тюрьме.
Он открыл было дверцу машины, но тут же захлопнул ее, пробормотав:
— Черт с ним. Потеряю еще час. — И зашагал к другому дому. Хозяйку квартиры звали Алиса Кэрри. В пять минут Коун узнал, что ее муж год тому назад погиб во время автомобильной катастрофы. Что дом, в котором она живет, куплен ее отцом. Что отец и мать сейчас в отъезде: гостят у тетки Алисы. Что она служит в универмаге “Радость крошки”, зарабатывает мало. Семье с трудом удается сводить концы с концами.
В эти же пять минут инспектору было сообщено, что Алиса слышала ночью, как мимо дома проходила машина. Возможно, она даже останавливалась.
— Часто мимо вашего дома ходят машины? — спросил Коун. И добавил, уточняя: — По ночам?
— Нет. Это очень тихий район. Магистраль — в двух кварталах. Разве только к кому-нибудь… Но это редко.
— Странно, — сказал Коун задумчиво. — Ваш сосед утверждает, что он ничего не слышал. Хотя спит он, вероятно, неспокойно.
— Броуди? — В темных глазах Алисы мелькнуло что-то похожее на презрение. Губы сложились в брезгливую гримасу. — Броуди вам сказал это?
Коун кивнул. С первых минут своего пребывания здесь он понял, что Алиса не умеет лгать. Лгал Броуди. Зачем он это делал, было неясно. Но, как бы там ни было, ложь тоже являлась фактом. Коун волен был или оставить этот факт без внимания, или бросить его в копилку своей памяти, где уже хранились другие, не менее любопытные.
— Броуди — дрянь, — сказала Алиса убежденно.
— Почему вы так думаете? — спросил он. — Вы давно знаете Броуди?
— Я его совсем не знаю. Он поселился здесь год назад. Говорят, он вышел из тюрьмы. Его судили за какую-то пакость.
— Вот как! Кто же это так говорит?
— Он сам. Мать слышала, как он рассказывал об этом Тернесам — нашим соседям. Я не могу повторить это. Язык не поворачивается. А он хвастался своими подвигами и хихикал. Его бросила жена. А он хихикает и напивается. Напивается и болтает про… — Алиса споткнулась и, оборвав фразу на полуслове, растерянно взглянула на инспектора.
— Простите, я, кажется, говорю лишнее.
— Полицейскому, как священнику, можно говорить все, — усмехнулся Коун. Ему понравилась наивная убежденность женщины, ее искренность. Броуди, по ее мнению, был изрядным негодяем. Но Броуди лгал. Ему надо было прослыть в глазах людей подлецом. Для чего? Может быть, чтобы уйти от внимания, не возбуждать излишнего любопытства к своей персоне? Так уж устроен этот мир, в котором честный человек равнодушно смотрит на подлеца и даже готов отодвинуться подальше, чтобы последний получил побольше места под солнцем. Броуди это отлично понимал. И он решил сделаться в глазах людей подлецом. И люди потеряли к нему интерес. Любопытно, как повела бы себя Алиса, если бы Коун рассказал ей то, что знал про Броуди? Но нужно ли говорить?..
От Алисы Коун не сразу поехал домой. Он завернул в кабак Вилли Кноуде.
Владелец заведения был на месте. Увидев Коуна, он вынул щеточку и два раза провел ею по усам.
— Давненько, — сказал он, щуря влажные и черные, как маслины, глаза. — Хотите виски, инспектор?
В кабинете все было по-прежнему. Два розовых кресла гостеприимно выгибали спинки возле низкого столика. На зеленой стене напротив висела крышка от унитаза, разрисованная итальянской княгиней Эсмеральдой Русполи. Говорили, что Кноуде заплатил бешеные деньги за это единственное, если не считать розовых кресел, украшение своего служебного помещения. Вилли не любил помпезности, он считал себя поклонником строгого стиля. Женщины в его заведении поэтому тоже были экипированы в соответствии со вкусами Вилли. Их туалет составляли короткие блузки, туфли и желтая лента в волосах. Вилли не хотел, чтобы женщины бегали совсем голышом. “Это неприлично, — повторял он. — И потом блузки придают интимность обстановке. Создается нечто вроде домашнего уюта. А он так необходим в наше беспокойное и безжалостное время”. Вздохнув, Вилли менял тему и начинал говорить о лошадях. В них он тоже понимал толк.
Коун сел в розовое кресло и вытянул ногу. Левый ботинок снова жал, хотя инспектор и смазывал его одеколоном. Поэтому в ответ на приветствие Вилли Коун поморщился и сказал недовольным голосом:
— Садитесь, Вилли. Терпеть не могу, когда кто-нибудь торчит надо мной столбом. Виски можете не доставать.
Вилли переступил с ноги на ногу, спрятал щеточку и присел возле столика. Он перебрал в памяти происшествия последних дней, но ничего особенного не припомнил. Мелкие скандальчики, которыми была наполнена жизнь кабака, для полиции интереса не представляли. Лично за собой Кноуде не числил никаких прегрешений. Но он знал, что Коун зря в его заведение не потащится. И решил на всякий случай быть настороже. Инспектор тоже знал, что за птица Вилли Кноуде, и не торопился. Он пошевелил пальцем в ботинке. Боль унялась. Инспектор ухмыльнулся и спросил, здоров ли Вилли.