Девять звездолетов наготове

— Это не его приказ, так что утихни.
Искры, жужжание насекомых.
— Кто там в коттедже?
— Не знаю. Поскольку никто не выходит, это не имеет значения.
— А если выйдут?
— Посмотрим.
Влажный ветер, хохот грома…
— Ты захватил пончо?
— Да, а ты нет?
— Проклятье!
Шаги.
***
Сквозь спрессованную всепроницаемость Опоясывающего Стата просачивались невесомые числовые значения: слова, доходившие отовсюду.
Трижды в день Статком устраивал тридцатисекундный перерыв, отдыхая от тяжелых материй, и переводил все на язык человеческой речи — миллионы единиц человеческой речи. Затем он трансформировал все в категории значимости.
Когда появлялся префикс V-кода, он расталкивал все остальные слова, сметая их в завывающие груды, и зажигал огни цвета поблекшей корицы.
Длинный бумажный язык метнулся по направлению к Смиту. Тот перестал полировать ногти и проткнул бумагу пилкой.
Подтянув к себе, прочитал.
Улыбнувшись, вновь уронил бумагу на пол.
Проинформировав лобные доли мозга о том, что Рамсэй скоро умрет, мозжечок вернулся к пережевыванию своей жвачки.
Мозг вновь сфокусировал внимание на ногте большого пальца.
***
— ...Паралич и лихорадка, — ответил Рамсэй, — вот что происходит. Кричи, если хочешь, — никто тебя не услышит.
— Мертва. Она мертва, — сказал Ричард.
— Разумеется. Ты об этом позаботился девятнадцать лет назад. Помнишь?
Рамсэй обнял тоненькие плечи. Медленно повернул кресло с сидящей в нем женщиной.
— Глория! Ты помнишь Глорию?
— Да. Да! Горло горит огнем!
— Превосходно! Подожди, пока яд разорвет твои легкие!
— Кто ты? Ты не можешь быть…
— Но это я!
Его глаза загорелись оранжевыми сполохами, и он воздел руки над головой. Годы, словно листья, опадали с него.
— Капитан Рамсэй… Виндичи!
— Да, я Рамсэй, — сказал он. — Я собирался заколоть тебя кинжалом, но так получилось даже лучше. Ты так страстно хотел поцеловать ее минуту назад... девятнадцать лет назад. Настолько страстно, что убил ее вместе с мужем.
Герцог начал задыхаться.
— Побыстрее кончайся. Я должен вернуть ее в гробницу и закончить другую работу.
— Только не трогай сына! — прокаркал герцог.
— Да, старина — дряхлый, подлый, гнусный отравитель — я покончу и с ним, и по той же самой причине. Ты это сделал с моей женой, он — с моей дочерью, и папочка с сыночком отправятся в ад в одной упряжке.
— Он так молод! — выкрикнул герцог.
— Совсем как Глория. И как Кассиопея…
Герцог закричал. Это был вой, похожий на длинное лезвие, сломанное на конце. Рамсэй обернулся, нахмурив лоб.
— Умри, проклятый! Умри!
— Зеленая губная помада, — прохрипел Ричард. — Зеленая помада…
Стены летнего домика затрещали и рухнули. Рамсэй заметался, словно летучая мышь в лопастях вентилятора. Первого нападавшего он ударил ребром ладони по горлу. Выхватил его ружье и начал палить.
Трое упали.
Он перепрыгнул через тело и шагнул сквозь пролом в стене, стреляя сначала налево, потом направо.
Ружейный приклад обрушился ему на спину, заставив упасть на колени.
Тяжелые ботинки начали молотить по почкам, по ребрам.
Он свернулся клубком, прикрывая руками затылок.
Прежде чем все исчезло, он разглядел свечу, череп, кинжал и зеркало.
***
— Привет, — сказала она.
— Привет. Ты рано.
— Осталось несколько минут.
— Не могла дождаться, да?
— Еще бы!
Он подошел к ней, разглядывая ее с ног до головы. Похлопал ее по бедрам.
— Ты вроде ничего девочка. Боже! Глаза-то! Никогда не видел глаз такого цвета.
— Они меняются, — сказала она. — Это мой счастливый цвет.
Он самодовольно ухмыльнулся и провел рукой по ее волосам, щекам.
— Что ж, давай станем по-настоящему счастливы.
Он притянул ее к себе, неловко нащупывая застежки у нее спине.
— Ты теплая, — сказал он, стягивая бретельки с плеч. — Такая теплая…
Не выпуская ее из объятий, он откинулся назад и выключил верхний свет.
— Так уютнее. Я люблю атмосферу… Что это было?
— Вопль, — улыбнулась она.
Он оттолкнул ее и подбежал к окну.
— Должно быть, какая-то безумная птица, — сказал он после паузы.
Передернув плечами, она сбросила остатки одежды и встала во весь рост, чуть раскачиваясь в тусклом свете. Ее волосы отливали рыжими полосками тигриной шкуры, а глаза — черными…
— Это был герцог, твой отец, — тихо сказала она. — Ты унаследовал его титул. Да здравствует герцог Ларри! По крайней мере до полуночи.
Он обернулся, прислонившись спиной к оконному косяку.
— Посмотри на меня в последний раз. Ледяные гробницы опустели.
Он пытался вскрикнуть, но ее тело было подобно языку белого пламени, а глаза сияли, словно два черных солнца; он смотрел на нее, как дикий зверь, пойманный в ловушку.
Он не пошевелился, просто не смог.
Совершенные изгибы, выточенные из слоновой кости, — ее плечи, и две луны, обрамленные голубым сиянием, — ее груди, и огненная река из старинных баллад — ее тигриные волосы: все это отпечаталось в его голове; затем видение задрожало и помутнело в ледяных волнах паралича, поднимавшегося по позвоночному столбу, словно мороз по тонкому стволу саженца.
— Полукровка! — прошептал он за мгновение до того, как мороз поглотил его полностью.
 
МИНУС ЧЕТЫРЕ
— Он выживет? — спросил толстый сержант.
— Еще неизвестно, — ответил долговязый, стирая яичный желток с усов. — Как только ему вливают свежую кровь, она тут же становится отравленной. Не успевают перекачивать. Легкие парализованы. Ему подключили искусственное дыхание, а сам он без сознания.
— Кто станет у власти, если он умрет?
— Говорят, парнишка.
— Боже!
Он посмотрел на неподвижную фигуру в летнем домике. Человек смотрел в потолок и не шевелился. Четверо боевиков Комстока, заняв позиции по четырем сторонам света, держали ружья наготове.
— Что будем делать с ним?
— Собираемся допросить его, как только он придет в себя.
— Это и есть тигр? — спросил толстяк.
— Так они говорят.
— Значит, он знает что-то о Стате.
— Ну да.
Голос толстяка задрожал от волнения, маленькие черные глазки заблестели.
— Дайте мне допросить его!
— Тут все хотят. Ты что, особенный?
— Он пытался убить герцога. У меня такие же права, как и у остальных.
Долговязый покачал головой.
— Мы будем тянуть спички перед первым допросом. У тебя будут те же шансы, что и у остальных.
— Хорошо, — толстяк поиграл ремнем. — Хочу браслет из зубов тигра.
***
Ричард лежал, словно в гробу, окруженный трубками, змеевиками, бутылочками, насосами. Все это дышало вместо него. Проделывало работу сотни пар почек. Заряжало его кровь витаминами и противоядиями. Заставляло защитные силы его организма кряхтеть от натуги.
Как ни странно, в этом мире покоя, где дрейфовал его разум, герцог не потерял способности думать. Словно он освободился от пылающей плоти и бестелесно плыл в пустом пространстве…
Юность — радости пора,
Ей любви не избежать…
Обрывки старых песен пронизывали его. Впервые со времен детства он чувствовал в себе умиротворенную импотенцию.
Вспышки угрызений совести освещали его внутреннюю ночь при мысли о Федерации — неповоротливой, неумолимо переживавшей и переваривавшей все на своем пути. Тернерианская Ось была последней великой оппозицией в этих осьминожьих объятиях. Автономия, дарованная когда-то пограничным мирам, исчезала теперь в пасти осьминога, словно воспоминания юности. Щупальца осьминога стремились захватить колесо, вращавшее галактику, превратить все миры в клетки своего тела.