Видео Иисус
Стивен медленно покачал головой.
– Этого я и представить себе не мог. Чтобы Чингиз Хан отправился в такую дыру только ради того, чтобы снять фильм об археологических раскопках!
Постепенно он сам начал сомневаться, понимает ли он до конца, что здесь на самом деле происходит. Глядя то в сторону четырнадцатого ареала, то на пять мобильных домиков, пламенеющих в закатном зареве, то на странно безликих мужчин в фирменных комбинезонах N.E.W., копошащихся с кинокамерой, он вдруг почувствовал себя исключённым из событий, оттеснённым куда-то на край. То, что там разворачивалось, походило на действие фильмов, в которых совершались эпохальные открытия – обнаруживали инопланетян или древнего человека, и тут же набегали учёные, словно саранча, всё запирали, огораживали заборами, возводили крыши и повсюду устанавливали свои измерительные приборы.
Он ещё раз прокрутил перед мысленным взором всё происшедшее. Вчерашний день. Находка. Его собственная теория на этот счёт. Когда он думал о ней сейчас, она уже не казалась ему такой ясной. Что-то в ней не сходилось. С ней не вязалось то, что разворачивалось на месте находки теперь. И, может, даже к лучшему, что сегодня вечером он сможет всё это обсудить с Юдифью и её братом.
* * *Его сосед по креслу в самолёте узнал его – как раз когда они пролетали над Альпами.
– Извините, а вы случайно не писатель Петер Эйзенхардт? – произнёс он ту сладчайшую фразу, которую не самые знаменитые писатели любят так же, как имена своих детей.
Да, сознался Петер Эйзенхардт, это он.
– Я читал несколько ваших книг, – сказал мужчина и назвал два романа, которые, к сожалению, принадлежали перу других авторов. – Мне очень понравилось, правда.
Эйзенхардт вымученно улыбнулся:
– Приятно слышать.
Тот представился, назвавшись Ури Либерманом, журналистом и зарубежным корреспондентом нескольких израильских газет, работающим в Германии. Он сказал, что живёт в Бонне, но раз в месяц летает на родину к жене и детям, для которых не удалось добиться длительной заграничной визы.
– А вы для чего летите в Израиль? – спросил он. – Турне с выступлениями? Или отпуск?
Петер Эйзенхардт отрицательно покачал головой.
– А, – догадался жизнерадостный иностранный корреспондент, которому на вид было лет сорок, и он пытался уравновесить свой высокий лысеющий лоб за счёт пышных прусских усов, – тогда, значит, вы собираете материал?
– Ну, примерно так, – согласился Эйзенхардт.
– Это значит, что события вашего следующего романа будут разворачиваться в Израиле?
– Вполне возможно.
Толстая записная книжка была, конечно, первым, что он упаковал – как всегда, когда ехал куда-нибудь. И часть его мозга, которая, казалось, давно обрела самостоятельность, непрерывно вела наблюдения за необычными ситуациями, выискивала незнакомые речевые обороты, интересные персонажи и события, и все эти наблюдения тут же просились на бумагу и позднее использовались в романах. Так что возможность израильской темы нельзя было исключить.
– Великолепно, великолепно, – обрадовался журналист и начал рыться в своей сумке. – Скажите, а я могу вас сфотографировать? Я бы с удовольствием сделал небольшое сообщение для одной из газет, с которыми я сотрудничаю; что-нибудь в том роде, что «известный немецкий писатель Петер Эйзенхардт в настоящее время прибыл в Израиль», я думаю, ведь это и в ваших интересах тоже?
– Я не против.
Так Петер Эйзенхардт дал себя сфотографировать, улыбаясь как можно более победно, и после третьей вспышки Ури Либерман остался доволен. Он гордо продемонстрировал затем свою камеру – новейшую модель с плоским монитором, на котором можно было оценить сделанный снимок чуть ли не в натуральную величину, прежде чем записать его на маленький optical disc внутри аппарата.
– Полностью цифровой, – пояснил он. – И видите, здесь, сбоку? Тут я могу воткнуть кабель и переслать снимок в любой подручный компьютер. Просто сам диву даёшься, на что способна сегодняшняя техника, а? Но и это ещё не всё.
Он извлёк на свет божий плоский приборчик, похожий на мобильный телефон, но раскрылся этот приборчик, к удивлению Эйзенхардта, вдоль – и в руках журналиста оказался крошечный компьютер с изящной клавиатурой и маленьким жидкокристаллическим экранчиком.
– Теперь мы должны замаскироваться и незаметненько поработать, а то ведь они не любят, когда в самолёте включают такие штуки. Но должен же я вам это продемонстрировать. Итак, я пишу сообщение… Мои пальцы каким-то образом стали тоньше с тех пор, как у меня появилась эта штука, удивительно, правда? Итак, мы пишем – «Известный немецкий писатель посетил Израиль». Это заголовок. Потом немножко бла-бла; я думаю, не больше десяти-двенадцати строк, но вместе с фотографией…
Казалось, он уже мысленно прикидывает свой гонорар. Он сосредоточенно напечатал короткий текст. Эйзенхардт заглянул поверх его руки, но журналист работал в еврейском регистре, и Айзенхард не мог определить, что тот пишет.
– Так, – сказал наконец израильтянин. – Теперь встроим снимок…
Он извлёк тоненький кабель из своей наплечной сумки, воткнул его в камеру, нажал пару кнопок и несколько клавиш на своём мобильно-телефонном PC, выждал несколько мгновений и довольно выдернул кабель.
– Готово. Обычно я могу послать материал прямо на головной компьютер моей редакции, но здесь, на борту, этот номер не пройдёт: а то вдруг ещё самолёт рухнет или, того хуже, по ошибке приземлится в Ливии, ха-ха! Но я спрошу у стюардессы, нельзя ли мне воспользоваться для передачи их собственной телефонной линией. Обычно проблем с этим не бывает. Момент…
Эйзенхардт растерянно смотрел, как тот прошёл вперёд и за занавеской бортовой кухни стал убеждать стюардессу. Потом оба исчезли.
Эйзенхардт выглянул в окно. Мимо проносились клочья облаков. Что это там внизу, Тоскана? Или сперва долина реки По? Зелено-коричневая мозаика полей, а между ними тонкие, как паутинки, дороги и пути. И тёмное мерцающее море.
Ури Либерман улыбаясь вернулся назад.
– Ну, что я говорил. Всё появится в вечернем выпуске. Когда вы приедете к себе в отель, просмотрите там еврейские газеты.
– Вы шутите.
– Нет, правда! Ну, хорошо, обычно я не так уж тороплюсь с такого рода сообщениями, это ясно. Но когда происходит что-нибудь драматическое – в Бонне, например, министр негативно выразился в отношении Израиля – я печатаю его слова прямо на месте в мою волшебную шкатулку, нажимаю на кнопку, и четыре часа спустя газета с моим сообщением уже лежит в израильских киосках.
– Трудно представить, – Айзенхард действительно находился под сильным впечатлением.
– А вы проверьте.
– Непременно. Хотя, честно говоря, я нахожу все эти усилия избыточными.
Либерман засмеялся:
– Добро пожаловать в Израиль! Поверьте мне, израильтяне совершенно повёрнуты на всём, что касается новостей. Они постоянно слушают радио, каждый вечер смотрят новости по телевизору, да ещё и иорданские каналы, египетские и сирийские, и три раза на дню читают газеты. И не только евреи, но и палестинцы точно так же. И постоянно только и говорят о плохих новостях, взвинчивают себя, многие только из-за этого доводят себя до инфаркта. Просто мания какая-то; вы представить себе не можете. Это Израиль!
Итак, это был Израиль. Аэропорт имени Давида Бен-Гуриона на первый взгляд походил на любой другой аэропорт в любой другой средиземноморской стране: большой, пронизанный светом, жаркий и многолюдный. На второй взгляд Эйзенхардт заметил, что все надписи продублированы на трёх языках: по-еврейски, по-английски и по-арабски. Повсюду солдаты – бдительно держат руку на подвешенном автомате. Либерман в какой-то момент исчез, и людской поток подхватил Эйзенхардта и вынес на контроль, изматывающий нервы своей дотошностью: они всё перевернули в его чемодане вверх дном. А затем толпа вынесла его из здания аэропорта под безоблачное небо Тель-Авива. За решёткой ограждения теснились люди, с ожиданием вглядываясь в каждое новое лицо. То тут, то там раздавались вскрики, и люди бросались друг к другу в объятия прямо через решётку, только и слышно было «шалом» или «салям алейкум», смех и плач радости. Эйзенхардт чувствовал себя посреди этой кутерьмы потерянным.