Экзотические птицы

— Долго мы будем терпеть, как Барашков самоуправствует? — обратился к ней Дорн.
— Эта женщина — Валентина Николаевна Толмачева, наша бывшая заведующая, — пояснила Мышка, торопливо надевая халат. Фонендоскоп отыскался, он оказался в кармане. — Не уходи пока, мало ли что понадобится! В палате мы справимся без тебя, ты просто побудь в кабинете!
— Бывшая заведующая? Вот оно что! — Владик кое-что слышал о ней, Маша иногда рассказывала что-то из прошлой жизни отделения. — А что с ней случилось?
— Не знаю пока. — Маше было не до разговоров с Владиком.
Вид Тины глубоко поразил ее, она не видела свою бывшую заведующую два года. Но в Мышкиной памяти эта женщина оставалась достаточно молодой и симпатичной, хоть и простой, но уверенной в себе. Мышка многому от нее научилась, и каждый раз, когда она вспоминала о том, что в какой-то момент она вдруг приняла решение занять место Валентины Николаевны, ей было как-то неловко. Ей посоветовал так сделать отец. Правда, как она объясняла в свое оправдание, место заведующей тогда представляло собой дымящиеся руины, а теперь благодаря ее усилиям и деньгам отца здесь возник хоть и маленький, но современный новый город. Так Мышка говорила самой себе, и это было почти правдой.
— Но ты же понимаешь, — Владик с недовольным видом уселся в кресло около ее стола, — сегодня мы примем бывшую заведующую, завтра чью-нибудь бабушку… Родственник главного врача и так уже сочиняет у нас куплеты на халяву…
— Владик! — посмотрела на него укоризненно Мышка. — Я все понимаю, но кем я буду, если скажу, что ее не надо было принимать? А если завтра что-нибудь, не дай Бог, случится с кем-нибудь из нас? Или с нашими близкими?
— Как была у вас богадельня, так и останется всегда! — пробурчал Владик Дорн. — И домой из-за вас вовремя не уйдешь!
— Ты же сам сидел в отделении дотемна! — не выдержала Мышка.
— Сам-сам, — рассеянно сказал Владик. — Дай хоть конфетку! Есть хочется!
— В коробке возьми! — Мышка уже нетерпеливо топталась в дверях.
Владик открыл, картинно поддев пальцем, бордовую фирменную коробку австрийских конфет — презент выписавшегося накануне пациента, демонстративно вытянул три последние конфеты в гофрированных золотистых бумажках и медленно начал разворачивать одну из них.
— Владик! Мне надо закрыть дверь! — потеряла терпение Мышка.
— Ухожу, ухожу, ухожу! — пропел ей в лицо Дорн и протиснулся мимо нее в коридор. И у Мышки, когда он проплывал мимо нее, сладко защемило сердце от вида его русых волос, мягко рассыпавшихся в свободную прическу на голове и едва заметно курчавившихся в вырезе джемпера на груди, от запаха хорошего одеколона, от его тонких, но, должно быть, сильных рук, ловко жонглирующих на ходу конфетами.
Тина дышала. Еще в машине, когда они с включенной сиреной продирались сквозь автомобильные пробки, врач «скорой» и Барашков подсоединили ее к аппарату искусственного дыхания, поддерживали лекарствами. И через некоторое время дыхание и кровообращение Тины восстановились. Теперь по крайней мере можно было надеяться, что тело ее не умрет. Но еще предстояло узнать главное — что происходит с ее мозгом?
— Но это я уже сам, — сказал Барашков и, пошарив в кармане (кошелька у него отродясь не водилось), достал и положил в карман доктору две приличные зеленые бумажки. — Хватит? — спросил он.
Тот пожал плечами:
— Я у тебя ничего не просил. Имей в виду.
— Спасибо, — сказал Барашков и протянул ему руку.
Тот вяло пожал ее и, как-то сразу от Барашкова отстранясь, дернулся и пошел, в последний раз бросив взгляд в глубину палаты на женщину, доставившую и ему в дороге немало хлопот. Он окинул удивленным взглядом прекрасную просторную палату и Тину в ней, уже не беспризорно валявшуюся на полу, а достойно, как положено, возлежащую на кровати; горку смятого, вытащенного из-под нее и брошенного одеяла, которое еще не успела унести нянечка, и буркнул неизвестно кому, Тине или Барашкову, а может, обоим:
— Ну, счастливо! — и вышел вон.
Через минуту сбоку к постели Валентины Николаевны подошла Мышка. Вначале, разглядев как следует Тину, она вопросительно посмотрела на Барашкова, но поняла, что он пока не в силах отвечать на вопросы, и тогда она быстро и уверенно стала ему помогать. Вместе они сделали Тине необходимую секцию подключичной вены, поставили катетер, добились, чтобы кровообращение и дыхание стали стабильными, и тогда Барашков сказал:
— Как повезем на МРТ? Надо просвечивать голову. Мышка вздохнула. Она вспомнила, что Владик Дорн не переносил подобные просторечные высказывания Барашкова. При всей своей циничности, когда дело касалось специальных исследований, Владик не упускал возможности выражаться изящно. «Необходимо сделать магнитно-резонансную томографию», — сказал бы в данный момент он.
— Повезем втроем, на каталке, — сказала Мышка вслух. — Другого выхода нет. Вы с сестрой повезете Валентину Николаевну, а я рядом на всякий случай покачу тележку с АИКом [6].
И они, решив, что это единственное правильное решение, предварительно созвонились со специалистом, который, к счастью, еще не ушел, опять переложили Тину на каталку, позвали сестру, вызвали грузовой лифт и торжественной кавалькадой въехали в отделение магнитно-резонансной томографии, располагающееся в подвале. Там Тину перегрузили в специальный металлический тубус.
«Только бы она не проснулась в эти несколько минут, пока она будет изолирована от всего мира, и не испугалась! — думал Аркадий. — Этот аппарат у них будто гроб!»
А Мышка с гордостью думала, что этот прекрасный аппарат был куплен на деньги ее отца.
А доктор, специалист по МРТ, включая свой агрегат, думал свою тяжкую думу. Он пришел работать в это отделение не так давно и не знал Тину. «Сумасшедшие какие-то эти, из интенсивной терапии. А вдруг у больной там опять произойдет остановка дыхания? Пока она внутри, ничего же не видно, не слышно!»
— Опять поставим трубку, мы это быстро, — успокоил его Аркадий, будто прочитав его мысли.
А врач со «скорой», поделившись доходом с фельдшером, уныло покачивался на переднем сиденье на пути на подстанцию и соображал, как он будет объясняться с заместителем главного врача по лечебной работе по поводу того, что повез больную не в ту больницу, куда были прикреплены все жители района, где жила Тина, а туда, куда потребовал Барашков.
А Тина ни о чем не думала все это время. Она спала.
 
10
Оля Азарцева сидела на вечеринке, вжавшись в угол клетчатого дивана из бежевой в коричневую клетку рогожки. Лариса танцевала с долговязым типом, который привез их сюда. Он все старался увлечь ее в темный коридор. Лариса хохотала, показывая белые ровные зубы, но в коридор не спешила. Кроме них, в комнате было полно народу, но по заведенной хозяином привычке стол здесь не накрывали, а каждый пил и ел что-то свое, что удалось принести и сберечь от других голодных и не очень знакомых гостей. В основном пили пиво, грызли какую-то ерунду, которую, как Оля отчетливо помнила, мама называла отравой и говорила, что если есть все это, то можно сразу отправляться на месяц в гастроэнтерологическое отделение, а потом уже возвращаться к ней выдавливать прыщи и подбирать специальные кремы для кожи. Хотя большинство людей здесь все-таки знали друг друга, разговоры присутствующих были бессвязны, отрывочны и ни к чему не обязывали. Видимо, большинство учились друг с другом либо в школе, либо в институте, либо когда-то, еще в детстве, отдыхали в каких-то лагерях типа пионерских. Было ясно, что Ларисин ухажер привел их сюда просто для того, чтобы куда-то привести, и Оля чувствовала себя вовсе не нужной. На нее никто не обращал внимания, но как раз это было неплохо, иначе ей пришлось бы напрягаться, вести отрывочный разговор ни о чем, может быть, объяснять, с кем она пришла, и зачем, и в каких она отношениях с хозяином этой квартиры, а она даже сначала и не поняла, кто именно здесь хозяин. В комнате было тепло и, как всегда в молодежных компаниях, дымно. Олина спина привыкла к дивану, на который опиралась уже два часа, ей не хотелось ни вставать, ни двигаться. Она ничего не ела и не пила, просто сидела и наблюдала. Тот небольшой шоколадный торт, который они купили вместе с подружкой, молниеносно исчез почти сразу. Судя по всему, его съели стоя, кулуарно, в кухне какие-то незнакомые ни Оле, ни Ларисе люди. Но Оля была равнодушна и к шоколаду, и к тортам, поэтому ее сам факт не расстроил. Она просто приняла к сведению нравы этой компании.