Наемник

Кинг отошел от окна и закурил. Он слегка подвинул штору, скрыв от глаз старый прекрасный дуб.
Мартино Регацци пока придерживался нейтральной позиции в предвыборной кампании, отказываясь выступать в поддержку либерального католического кандидата. А ведь за ним стоят миллионы избирателей независимо от их религиозных убеждений. С самого начала было решено, что убийце не дадут уйти живым из собора. Кинг позаботился об этом намного раньше, чем эта мысль пришла в голову Камерону. Келлер будет найден мертвым, а от него след потянется к Камерону. И первой уликой, так тщательно подготовленной Кингом, станет племянница Камерона, Элизабет, доставившая убийцу в Штаты. По непредвиденным обстоятельствам она вместе со своим дядей увязла в этом деле еще глубже, вынужденная поселить Келлера у себя.
Вот что будет Патрику Кейси как укус скорпиона и устранит его с арены предвыборной борьбы лучше всякой пули. Его могущественный покровитель будет изобличен в убийстве Регацци. Кто докажет, что Кейси не подозревал или даже не принимал участия в убийстве человека, способного лишить его президентского кресла?
Смерть Мартино Регацци потрясет Америку и ужаснет весь западный мир. Связь Патрика Кейси с человеком, виновным в убийстве кардинала, навсегда похоронит его политическую карьеру в могиле Регацци. И на сей раз уже никто не сможет обвинить в этом коммунистов.
А когда Кейси будет устранен, растерянные и потрясенные избиратели приведут в Белый дом Джона Джексона.
Последний раз Кинг проводит конец недели во Фримонте. Последний раз спит в этой комнате, которая много лет служила ему спальней. Близок финал его пятнадцатилетнего пребывания на чужбине. Наконец-то он сможет вернуться домой. То великолепное антикварное бюро он купил для своей новой квартиры в Москве.
Кинг загасил сигарету в металлической пепельнице, которая была единственной практичной вещью в этой фантастической спальне, предназначенной скорее для венецианского дожа шестнадцатого века, и спустился вниз к Камерону и Элизабет.
* * *
Элизабет показалось, что Кинг смотрит на нее пристальнее обычного. В глазах его словно стоял вопрос, чего раньше она не замечала. Она поцеловала дядю, обменялась рукопожатием с Кингом и попыталась вести себя как можно естественнее.
— Вы как-то изменились, — неожиданно сказал ей Кинг. — Вам не кажется, Хантли? А, у вас другая прическа, вот в чем дело.
Он засмеялся, и Элизабет тоже. Напряжение ее спало. Ничего необычного в том, что Кинг разглядывал ее, не было. Просто он смотрел на нее, как любой мужчина смотрел бы на женщину, изменившую прическу. А в первые минуты ей казалось, что у нее на лбу написано имя Лиари.
— Тебе так идет, дорогая, — добавила Даллас, всегда стремившаяся сказать что-нибудь приятное.
— Пойдемте посидим в оранжерее, — предложил Хантли. — Мне доставили новые сорта орхидей, хочу взглянуть на них.
Хантли пошел впереди, за ним Элизабет, а позади Кинг и Даллас. Элизабет слышала, как Даллас старалась поддерживать, как ей казалось, светский разговор с Кингом. Это просто нервы, думала Элизабет, ведь раньше в такой ситуации она не находила ничего необычного.
Элизабет возмущалась поведением дяди за то унизительное положение, в которое он поставил Даллас. Никому не дано так попирать личность и коверкать ее судьбу. А ведь он никогда не женится на этой несчастной женщине. Все, кроме Даллас, это понимали. Все жены Хантли были из высшего общества. В этом отношении Хантли был величайшим снобом.
Оранжерея была любимым местом отдыха Хантли. Он любил повторять, что старикам нужно тепло, и выслушивать при этом возражения. Здесь было невероятно жарко, словно они попали из замка в тропики. Собственно оранжерея протяженностью метров двадцать занимала одну сторону помещения, с другой стороны была оборудована зона отдыха с удобными шезлонгами, столиками и баром. Ее украшали кактусы и вьющиеся растения. Редкие виды орхидей и лилий Хантли держал в дальнем конце оранжереи, оберегая их от колебаний температуры и сигаретного дыма. Едва они уселись, как появился слуга с шампанским для Даллас и Элизабет, виски для Кинга и специальным графином для Хантли.
— Рад тебя видеть, — сказал Хантли, обращаясь к Элизабет.
Он счел, что она похорошела. Кинг прав, волосы, естественно распущенные по плечам, молодили ее. Она похудела, стала еще более воздушной. И чем-то очень возбуждена. Он взглянул на Эдди Кинга, и в глазах его промелькнула враждебность, которая очень удивила бы Кинга. Хантли знал, что Кингу нравится его племянница, и не винил его за это, потому что Элизабет была его племянницей. Смотреть, конечно, он может, но не больше. Да, он друг Хантли, но не одного с ним уровня, и пусть не строит иллюзий насчет Элизабет Камерон. Она выйдет замуж — а ему хотелось, чтобы она поторопилась с этим, — конечно, уж не за какого-то жалкого представителя среднего класса, который к тому же годится ей в отцы.
— Я все ждал, что ты позвонишь или приедешь, — упрекнул ее Хантли. — Уже соскучился по тебе. Даллас укатила во Флориду поджаривать на солнышке зад. И я тут был один.
— Прости, дядя, — сказала Элизабет. — Я все хотела позвонить, да так и не собралась.
— Бедненький мой, — воскликнула Даллас, вставая. Она подошла сзади к Камерону и обняла его. — Остался тут в одиночестве без нас. Но теперь мы все здесь, и я больше никуда не уеду, если ты не хочешь.
— Допивай свое шампанское, — сухо сказал Камерон.
Даллас отпустила его и вернулась к своему креслу. Элизабет повернулась к ней:
— В следующий раз, когда поедешь во Флориду, дай мне знать, Даллас. Я поеду с тобой. А тебе, дядя Хантли, не помешает время от времени побыть одному.
— Пойдемте посмотрим орхидеи, — предложил Кинг, почувствовав, что между племянницей и дядей назревает ссора. Он никогда не видел Элизабет такой возбужденной. Невольно употребив то же слово, что и Хантли, Кинг видел, что Элизабет возбуждена, как-то насторожена, готова в любой момент взорваться.
Элизабет поднялась, и вдвоем они пошли вдоль стеклянной стены. Здесь, в самой жаркой части оранжереи, аромат тропических растений ощущался сильнее. Огромные цветы разнообразных оттенков вились у них над головой. От лилий тянуло густым липким запахом. Элизабет внезапно остановилась. Влажный жаркий воздух окатил их душной волной, расширяя поры.