Дар

Весь месяц шли дожди, и один вечер плавно перетекал для Томми в другой — все те же " ступени, все то же пиво, все тот же «Кэмел».
Он чувствовал себя ужасно повзрослевшим и однажды даже улыбнулся мысли о том, что, если бы Энни сейчас его увидела, она бы его не узнала. Но сестренка не могла его увидеть, а его родителей больше не волновало, что с ним происходит и что он делает. И потом, ему уже исполнилось шестнадцать. Томми вырос.
— Меня мало волнует, что тебе уже шестнадцать, Мэрибет Робертсон, — сказал одним мартовским вечером отец своей шестнадцатилетней дочери.
Дело было в Онаве, штат Айова, в двухстах пятидесяти милях от того места, где Томми с банкой пива сидел на заднем крыльце своего дома, рассеянно наблюдая за тем, как ветер пригибает к земле когда-то посаженные его матерью цветы, теперь заросшие сорняками.
— Я не разрешу тебе надеть это легкомысленное платье. И потом, что это за боевая раскраска? Немедленно смой косметику и переоденься.
— Но, папа, это весенний бал, — запротестовала Мэрибет. — И все девочки красятся и надевают короткие выпускные платья.
Подружка ее брата два года назад, то есть как раз в ее возрасте, выглядела гораздо более вульгарно, чем она, и даже отец не мог с этим поспорить. Но она была девушкой Райана, а Райану было позволено все. В отличие от Мэрибет он был мальчиком.
— Если ты вообще хочешь сегодня выйти из дома, ты должна надеть скромное платье.
В противном случае ты останешься здесь и будешь вместе со своей матерью слушать радио, — пригрозил строгий отец.
С одной стороны, Мэрибет не особенно тянуло на вечер, но, с другой, среднюю школу оканчивают только раз в жизни. Лучше уж остаться дома, чем идти на выпускной бал в платье, которое сделает ее похожей на монашку; но и сидеть с родителями у радиоприемника ей совсем не хотелось.
Мэрибет одолжила платье у старшей сестры своей подруги, и оно было ей немного велико, но все равно казалось прекрасным.
Сшитое из переливчатой голубой тафты, с заниженной талией и коротким жакетом-болеро сверху, оно прекрасно подчеркивало ее формы, которыми она отнюдь не была обделена, и именно против этого, вне всяких сомнений, папа и возражал.
Вдобавок Мэрибет надела туфли на шпильках, которые, будучи на размер меньше, сильно жали ей, но она готова была это стерпеть, лишь бы выглядеть красивой и взрослой.
— Папа, я не буду снимать жакет, — попыталась найти она компромисс. — Я тебе обещаю;
— С жакетом или без ты можешь носить это платье дома, с матерью. Если же ты идешь танцевать, надень лучше что-нибудь другое или забудь про всякие танцы. И, честно говоря, я был бы рад, если бы ты осталась дома.
В этих модных платьях все девочки выглядят как… продажные девки. Тебе не надо демонстрировать свое тело мальчикам, Мэрибет.
Чем раньше ты это поймешь, тем лучше, иначе ты приведешь домой какое-нибудь отродье, помяни мое слово, — жестко произнес отец, и сестра Мэрибет, Ноэль, отвела глаза.
Ей было только тринадцать, и у нее был такой бунтарский характер, о котором Мэрибет могла только мечтать. Они обе были послушными девочками, но Ноэль хотела получить от жизни больше, чем Мэрибет. Уже в тринадцать лет младшая сестра стреляла глазками в каждого мальчика, который обращал на нее внимание.
Шестнадцатилетняя Мэрибет была куда застенчивее и гораздо больше беспокоилась о том, чтобы не противоречить отцу.
В конце концов Мэрибет отправилась в свою комнату и с плачем повалилась на кровать.
Прибежавшая к ней мама помогла дочери найти в платяном шкафу что-нибудь подходящее. Маргарет Робертсон не баловала своих девочек обилием нарядов, но у Мэрибет было вполне приличное темно-синее платье с белым воротником и длинными рукавами, к которому отец не должен был придраться.
Но лишь при одном виде этого наряда Мэрибет зашлась от нового приступа рыданий.
Он был слишком угрюмым.
— Мама, я буду выглядеть как монашка.
Надо мной просто будут смеяться.
Ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется от горя. Это платье Мэрибет всегда ненавидела.
— Ты будешь выглядеть в нем оригинально именно потому, что мало кто такое носит, — сказала мама, протягивая дочери злополучное платье.
Его можно было даже назвать красивым, но и оно немного пугало миссис Робертсон.
Мэрибет в этом скромном на вид платье выглядела совсем зрелой женщиной. В шестнадцать лет она была счастливой — или несчастной — обладательницей великолепной груди, узких бедер, тонкой талии и красивых длинных ног. Даже самая скромная одежда не могла этого скрыть. Она была выше большинства своих подруг и вообще очень рано развилась.
На то, чтобы уговорить дочь надеть это платье, ушел целый час.
Отец в это время сидел в гостиной, немилосердно пытая зашедшего за Мэрибет Дэвида О'Коннора. Молодой человек в первый раз был у них дома и очень нервничал, когда мистер Робертсон начал интересоваться тем, какой работой ему хотелось бы заниматься после окончания школы. Юноша ответил, что еще не решил, и тогда Берт Робертсон разразился длинной тирадой: любому парню не помешает немного поработать да и армейскую выучку тоже очень полезно получить, чтобы понять в жизни толк.
Дэвид О'Коннор вежливо кивал в ответ на его разглагольствования, но, когда Мэрибет в ненавистном синем платье и с ниткой жемчуга на шее, которую мать дала ей в утешение, наконец-то вошла в комнату, взгляд ее кавалера был полон отчаяния.
Вместо ярко-голубых шпилек на ней были темно-синие туфли на низком каблуке, но даже в них она была выше Дэвида. У Мэрибет совсем испортилось настроение, хотя она попыталась уверить себя, что это не имеет никакого значения. Она прекрасно понимала, что выглядит ужасно. Темное платье резко контрастировало с ярким пламенем ее рыжих волос, заставляя ее еще больше стесняться своего вида.
Поздоровавшись с Дэвидом, она поняла, что никогда не чувствовала себя более неловко.
— Ты прекрасно выглядишь, — неубедительно сказал Дэвид.
На нем был слишком большой для него темный костюм его старшего брата. Дэвид протянул ей букетик, но его руки слишком дрожали, и тогда мама Мэрибет пришла ему на помощь и приколола цветы к поясу платья.