История сыска в России, кн.1
– Что же он?.. Страшен?
– Зело чуден и непонятен: ростом что бы мало поме-не сажени, лицом мужествен и грозен, в движениях и походке быстр, аки пардус, и всем образом аки иноземец: одеяние немецкое, на голове шапочка малая солдатская, кафтан куцый, ноги в чулках и башмаки с пряжками железными.
Слушатели ахнули при таком описании царя, и на попа снова посыпались вопросы: где видел, что тот говорил."
– А видел я царя, как он съезжал со двора князя Александра Даниловича Меншикова в колымаге. И мало отъехав, побежала за каретой со двора собачка невелика, собой поджарая, шерсти рыжей, с зелёным бархатным ощейничком, и с превеликим визгом начала в колымагу к царю проситься…
Слушатели навострили уши, боясь проронить хоть слово.
– И Великий Царь, увидя то, велел колымагу остановить, взял ту собачку на руки и, поцеловав её в лоб, начал ласкать, говоря с нею ласково, и поехал дальше, а собачка на коленях у него сидела…
– Воистину чуден и непонятен сей царь! – пробасил отец дьякон и сомнительно покачал головой.
– Да не врёшь ли ты, батька? – ввернула своё замечание попадья, но поп только укоризненно посмотрел на неё.
– Своими глазами видел и ещё усомнился – царь ли это? И мне сказали: «Царь, подлинно царь Пётр Алексеевич», а дальше видел я, как солдаты честь ружьями колымаге отдавали.
Рассказ попа вызвал разные толки: кто удивлялся, кто осуждал царя.
– Ну подобает ли царю благоверному собаку в лоб целовать, погань этакую, да ещё при народе!..
На другой день рассказ попа ходил уже по всей волости, а там пошёл и дальше, и в народе началось некоторое смущение. Люди мирные покачивали головами, а злонамеренные и недовольные перетолковывали по-своему и находили подтверждение разговоров о «последних временах», «царстве антихристовом» и пр.
Рассказ дошёл наконец и до начальства: смущённые власти стали доискиваться начала, откуда всё пошло, и через несколько дней смирный кочетковский поп был потребован по «важному секретному делу» в уездный город Козлов, а оттуда его отправили под крепким караулом в Москву.
Защемило сердце у попа. Однако, как ни размышлял, не мог найти вины за собой. В Москве, кажется, он вёл себя честно и благородно, в консисториях дела провёл хорошо – что же это такое?
Только в Преображенском приказе разъяснилось дело, когда князь Ромодановский начал допрашивать попа: подлинно ли он говорил, что царь Пётр Алексеевич собаку целовал?
– Видел подлинно! – утверждал поп. – Собачка рыженькая и ошейничек зелёный бархатный с ободком.
– А коли видел, чего ради распространяешь такие предерзостные слухи?
– Государь сделал это не таяся, днём и при народе, – оправдывался поп, – чаятельно мне было, что и зазорного в том нет, коли рассказывать.
– А вот с твоих неразумных рассказов в народе шум пошёл. Чем бы тебе, попу, государево спокойствие оберегать, а ты смуты заводишь, нелепые рассказы про царя говоришь!.. Отвечай, с какого умыслу, не то – на дыбу!
Тут уж поп струсил не на шутку, поняв свою простоту и догадавшись, что дёшево от Преображенского приказа не отделаешься.
– С простоты, княже, с сущей простоты, а не со злого умысла! – взмолился кокчетовский поп перед Ромодановским. – Прости, княже, простоту мою деревенскую! Каюсь, как перед Богом!
– Все вы так говорите – с простоты! А я не поверю да велю на дыбу вздёрнуть!
Однако попа на дыбу не подняли, а навели о нём справки, и когда оказалось, что кокчетовский поп – человек совсем смирный и благонадёжный, а коли говорил, так именно «с сущей простоты», а не злобою, то приказано было постегать его плетьми, да и отпустить домой с наказом – не распространять глупых рассказов.
– Это тебе за простоту, – сказал ему Ромодановский, отпуская домой, – не будь впредь прост и умей держать язык за зубами. С твоей-то простоты чести Его Царского Величества поруха причинялась, и ты ещё моли Бога, что дёшево отделался. Ступай же и не болтай!
Невесел приехал поп домой после московского угощения, и когда снова слобожане собрались было к нему послушать рассказов, поп и ворота на щеколду запер, и сам не показывался.
И долго ещё приходилось попу отделываться при встречах с любопытными общими фразами, а если речь заходила о царе, он в страхе только обеими руками махал и бежал прочь…
Дыба и кнут
13 январе 1725 года царь Пётр I скончался, но созданная им Тайная канцелярия не только не исчезла, но даже стала развиваться ещё шире.
На престол вступил Пётр II, сын несчастного царевича Алексея Петровича, не умевшего ладить со своим суровым отцом. Внук Петра Великого начал своё царствование с того, что стал беспощадно преследовать всех, кто пользовался расположением деда. Двенадцатилетний царь, несмотря на юный возраст, был довольно самостоятелен, но, кроме того, его окружали люди, имевшие много причин для враждебного отношения к друзьям покойного императора.
Тюрьмы переполнились, одного застенка в Петропавловской крепости оказалось мало, пришлось устроить второй, на Петербургской стороне, по Колтовской улице. Там же на обширном дворе хоронили колодников, не выдержавших мучений или умерших в тюрьме.
В тюрьмах того времени смертность достигала чудовищных размеров. Тогда не было принято вести особые книги, по которым можно точно определить, сколько арестованных содержалось в той или иной тюрьме, но, судя по дошедшим до нас отрывочным сведениям, можно предположить, что из 100 колодников доживали до приговора или освобождения не более 20. Таким образом, смертность доходила до 80 процентов.
Человек, попавший в Тайную канцелярию, считался обречённым на суровое наказание, в нём видели тяжкого преступника, а если он не сознавался, судьи относились к нему ещё суровее. Поэтому никто не находил нужным заботиться о «заведомых злодеях», и люди, часто ни в чём не повинные, должны были терпеть двойную пытку: в застенке и в тюрьме.
Апухов, секретарь князя Меншикова, перенёсший несколько пыток и затем, в виде особой милости, сосланный в Сибирь на поселение, провёл в тюрьме более года. В оставшихся после него записках он нарисовал жуткую картину такой тюрьмы.
Изящный, хорошо образованный молодой человек был посажен в подземелье, стены которого обросли толстым слоем зловонной плесени. Свет в эту яму проникал сверху, через крошечное отверстие, закрытое толстыми железными прутьями и почти сплошь затканное грязной паутиной. Сквозь это отверстие свободно проникал дождь, и нередко в яме вода стояла на вершок от пола.
Так как выходить колодникам не дозволялось и им не полагалось даже простого ведра, то земляной пол всегда был покрыт испражнениями, которые вычищались один раз в год – перед Пасхой.
Кормили колодников плохо. Утром им бросали куски пропечённого, заплесневелого хлеба, причём, на каждого заключённого приходилось не более двух фунтов, на всех полагался один кувшин воды в день. В большие праздники, кроме хлеба, бросали куски варёных говяжьих отбросов. Если случались подаяния – и их бросали. Но даже и это подобие пищи доходило не до всех. Более здоровые и сильные завладевали лучшими кусками и были сравнительно сыты, в то время как больные и измученные пытками оставались совершенно голодными и умирали от истощения.
Для спанья полагалась солома, не сменявшаяся по несколько месяцев. От грязи солома, конечно, скоро превращалась в вонючую массу, ничем не отличавшуюся от отвратительной гущи, заменявшей пол.
Казённой одежды колодникам не полагалось, а о смене и стирке белья они не смели и мечтать.
Если к этому добавить, что сами колодники считали себя обречёнными на постоянные пытки и в «счастливом случае» могли надеяться разве только на ссылку в далёкую Сибирь, то необычная смертность среди них станет вполне понятной.
В начале 1860-х годов на месте, где прежде находилось отделение Тайной канцелярии, рыли землю для какой-то постройки и нашли много скелетов в ручных и ножных кандалах. Несчастных колодников не считали нужным расковывать даже после смерти…