Новая Бразилия

 
ГЛАВА II. По пути в Рио-де-Жанейро
Данте в числе мук своего «Ада» забыл одну ужаснейшую муку — это мука людей различных стран, собравшихся со всех концов света, людей различного развития, образования и воспитания, с разными интересами и разными характерами, которые вынуждены жить вместе, общей жизнью, не зная друг друга, в мучительной близости и вечной скученности, соседстве за столом и в постели, на палубе и общей зале по вечерам, не имея возможности уйти от них ни на минуту, отдохнуть хоть на полчаса от их присутствия, надоедливого и докучного, — и это в продолжение целого месяца или по меньшей мере двадцати дней и двадцати ночей. Такова жизнь пассажиров судна где бы то ни было. В течение трех-четырех первых дней это еще сносно. Каждый вносит свое, люди приглядываются друг к другу, изучают один другого, знакомятся, улыбаются друг другу, рисуются один перед другим и взаимно наблюдают друг за другом. Это еще довольно интересно, но затем, мало-помалу, выясняется настоящий характер каждого, пассажиры перестают улыбаться и начинают кисло поглядывать один на другого. По прошествии восьми-девяти дней они уже ненавидят друг друга, готовы вцепиться один другому в горло; сплетни, пересуды и наговоры растут и множатся с поразительной быстротой; скука и раздражение подливают масла в огонь, и жизнь становится адом для всех.
Одни приводят целые дни во сне и дремоте, другие дуются в карты или пьют и едят целый день, некоторые читают или делают вид, будто читают. И это было бы еще сносно, но вот на сцену выступают женщины — и начинается соревнование и соперничество всякого рода; ребятишки пищат, ссорятся, шныряют между ног. В конечном итоге все избегают даже говорить друг с другом, кроме случаев крайней необходимости, и начинают считать не только дни, но и часы с минутами, отделяющие несчастных пленников моря от часа их освобождения друг от друга и от этой невыносимой жизни.
Господа офицеры и экипаж не страдают от этой невыносимой пытки — и это весьма логично и естественно: их служебные обязанности не дают им скучать, у них едва находится свободная минутка для отдыха; для них переезд в двадцать дней сущий пустяк; они едва успеют заметить его. В мое время, когда я сам был моряком, до применения пара, рейсы были ужасно продолжительны — самые меньшие длились месяца три, а встречные ветры и продолжительные штили еще больше затягивали плавание. Жизнь становилась до крайности монотонной, кругом не было ничего, кроме моря и неба, неба и моря; мы становились желчны, раздражительны, не выносили друг друга и в конце концов начинили питать друг к другу глухую, затаенную ненависть. Но едва только на горизонте появлялся клочок земли, как все было забыто, мы снова делались веселы, дружны и доброжелательны друг к другу.
Но теперь я, мало-помалу, стал грустен, задумчив, уединялся как можно чаще, словом, насколько я был весел и общителен в первые дни, настолько стал угрюм и нелюдим впоследствии.
Я часто думал, что прошло уже тридцать лет с тех пор, как я в последний раз видел Рио-де-Жанейро, и мне становилось почти страшно увидеть его вновь.
Пока «Ла-Портенья» делает по шести узлов 1 по спокойной поверхности океана, мы воспользуемся этим благоприятным моментом и повторим вкратце историю той страны, куда лежит наш путь.
Честь открытия Бразилии принадлежит португальцу Педру Альваришу Кабралу. Двадцать пятого апреля 1500 года португальцы впервые ступили на берег этой страны в Порту-Сегуру. Как это всегда бывало, туземцы приняли вновь прибывших бледнолицых людей с полным радушием и гостеприимством.
Понятно, что адмирал, командовавший португальской эскадрой, воспользовался дружеским расположением гостеприимного и бесхитростного народа, чтобы водрузить тут же, на берегу, крест и столб с португальским гербом, означавшим завоевание этой страны и обрекавшим весь этот народ на унизительное рабство и на безжалостное избиение в близком будущем, в благодарность за их радушный и дружественный прием.
На этом берегу жили два племени: тупинамба и аймара. Что сталось с первым из них, с целым народом, состоявшим из шестнадцати сильных и многочисленных племен, никому не известно.
Тупи, этот многочисленный кочевой народ Бразилии, почти совершенно исчез; лишь изредка в каком-нибудь заброшенном селении можно встретить остатки этих племен.
Что же касается аймара, этих страшных, опасных людоедов, то они уцелели и в продолжение почти целых трех веков вели упорную борьбу с завоевателями, но окончательно разбитые и побежденные, переменили свое название и бродят теперь под именем ботокудо 2 в сьеррах и моренах Бразилии, где непроходимые, недоступные девственные леса гостеприимно раскрыли им свои объятья и укрывают их от ненасытных и беспощадных преследователей. Многие из этих племен бежали даже в самую глубь грозной пустыни Чако.
С ними, быть может, исчезнет навсегда великая, древняя семья бразильских туземцев тамойос, родоначальников всего коренного населения Бразилии, которые в эпоху покорения и завоевания насчитывали до ста шестнадцати племен, могущественных и сильных своей численностью.
Здесь я хочу отметить два характерных факта этих истребительных войн. Первый из них рассказан неким англичанином Ниветом, участвовавшим в качестве солдата-добровольца в одной из экспедиций португальцев. Нивет передает в следующих словах результаты одной из битв с индейцами:
«….До шестнадцати тысяч дикарей были убиты или захвачены в плен. Этих последних португальцы поделили между собой наравне со всякой другой военной добычей. Затем они овладели еще несколькими селениями; старики и калеки были тут же зарезаны, а здоровые люди превращены в рабов. В продолжение семи дней вся эта местность была разграблена, разорена и предана огню».
А вот и второй факт, еще более яркий.
Племя касте, припертое к горе Акизиба, близ Пернамбуку, совершило злодейское убийство одного епископа, потерпевшего кораблекрушение у этих берегов. Губернатор Баии жестоко покарал это племя, что, в сущности, являлось справедливой репрессивной мерой, но не довольствуясь этим, он приговорил всю эту расу к рабству до последнего колена, наказуя не только отцов, но и детей, и внуков их, и все их потомство.
Справедливость требует сказать, что этот указ был отменен впоследствии, но уже тогда, когда касте более не существовало.
За португальцами и французы, а затем и голландцы захотели отведать лакомого пирога, к которому указал дорогу адмирал Педру Альвариш Кабрал.
Здесь я вкратце перескажу слова Шарля Рибейроля, лучшего путеводителя и летописца.
Адмирал Колиньи вовсе не был моряком, но это был человек большого ума, чрезвычайно образованный, что, пожалуй, даже гораздо лучше. Он сразу понял, что все великие дела его времени свершались не в Европе, а в Новом Свете, и стал подыскивать человека, который понял бы его мысль. И такого человека он нашел.
В числе старых солдат и моряков был некий бывший мальтийский рыцарь по имени Дюран де Вийганьон, состоявший в то время вице-адмиралом в Бретани и сделавшийся ревностным гугенотом. Это был человек очень честолюбивый, с железной волей и крутым нравом, но более развитой, чем большинство офицеров и военных его времени.
Старые воины поняли друг друга. Им нужно было высадиться где-нибудь в Новом Свете, основать колонию и дать таким образом Франции землю и тот же блеск ее могуществу, какой придавали Испании и Португалии их нарождающиеся колонии. Кроме того, такая колония могла бы служить убежищем для людей новой веры, то есть гугенотов, явившись за пределами океана свободным уголком для всех гонимых на родине и ищущих свободы. Такова была цель этого предприятия.
В ту пору царствовал Генрих II. Он предоставил в распоряжение экспедиции два корабля и десять тысяч ливров деньгами.
Вийганьон был хорошо знаком с морем, ему можно было доверить эскадру. Пятнадцатого июля 1556 года он вышел из Гавра.