Росас

— Один? — вскричала, бледнея, донья Аврора.
— Ну, если меня прерывают, то я умолкаю! — проговорил молодой человек.
— Нет, нет, продолжайте! — отвечала девушка, стараясь улыбнуться.
— В добрый час! Итак, я направился к Эль-Ретиро. Пройдя таким образом несколько куадр 1, я уже начал ощущать скуку от окружавшего меня пустынного безмолвия, как вдруг мне послышался звон оружия. Я направился в ту сторону и вскоре узнал голос того, кого я искал. Затем… затем… рассказ кончен, — сказал вдруг дон Мигель, заметив что дамы были страшно бледны.
Дон Луис хотел перевести разговор на другую тему, когда в дверях салона послышался легкий шум. Все обернулись и через стеклянную дверь, отделявшую кабинет от гостиной, увидели вошедших. Это были донья Августина Росас Мансилья и донья Мария-Хосефа Эскурра, стука колес экипажа которых они не слышали: так их заинтересовал рассказ дона Мигеля.
У Дона Луиса не было времени удалиться во внутренние комнаты, что он делал всегда, когда донья Эрмоса принимала своих светских знакомых.
Из присутствующих только молодая вдова не была знакома с доньей Марией-Хосефой Эскурра, но, заметив ее, Эрмоса вдруг почувствовала какую-то тоску на сердце и невольную неприязнь к ней, так что ей стоило большого труда пожать концами пальцев протянутую руку страшной старухи.
Когда донья Августина сказала ей: «Честь имею представить вам сеньору донью Марию-Хосефу Эскурра, родственницу Ресторадора», нервная дрожь охватила молодую женщину и ее глаза инстинктивно стали искать глаза дона Луиса.
— Вы не ожидали меня в такую дурную погоду, не правда ли? — проговорила донья Августина, опускаясь в кресло около камина.
Между тем донья Мария-Хосефа, случайно или нарочно, села против дона Луиса.
Донья Эрмоса не могла представить ей молодого человека, а все остальные лица были знакомы друг с другом.
— Это действительно приятный сюрприз! — отвечала она на слова доньи Августины.
— Мария-Хосефа непременно хотела поехать к кому-нибудь и, зная с каким удовольствием я бываю у вас, сама приказала кучеру везти сюда.
Дон Мигель насторожился, хотя внешне казался совершенно поглощенным созерцанием огня в камине.
— Впрочем, я вижу, — продолжала донья Августина, — что не мы одни вспомнили о вас: вот я вижу мадам Барроль, которая, кажется, уж с год не была у меня, неблагодарная Аврора! А сеньор дон Мигель дель Кампо! Наконец-то я имею удовольствие встретить сеньора Бельграно, которого целый век нигде не видно!
Между тем донья Мария-Хосефа рассматривала молодого человека с головы до ног.
— Это вышло случайно, — ответила молодая вдова, — мои друзья редко приезжают сюда.
— Если я редко имею удовольствие вас видеть, Августина, — сказала мадам Барроль, — то согласитесь, что моя дочь часто бывает у вас.
— Со времени бала я видела ее только два раза.
— Но вы, сеньора, ведете такой прелестный образ жизни, — проговорила донья Мария, обращаясь к донье Эрмосе, — что приходится почти завидовать вашему уединению.
— Я живу очень спокойно, сеньора.
— О, Барракас очаровательное место, в особенности для здоровья, — проговорила старуха и, указывая на дона Луиса, спросила: — Этот кабальеро выздоравливающий, без сомнения?
Донья Эрмоса покраснела.
— Я совершенно здоров, сеньора, — отвечал молодой человек.
— А, извините меня, сеньор, но вы выглядите таким бледным…
— Я всегда такой.
— Тем более, — продолжала она, — что вы не носите девиза, и ваш галстук в столь холодное время едва завязан. Поэтому я предполагала, сеньор, что вы живете в этом доме.
— Однако, сеньора, — поспешил вмешаться в разговор дон Мигель, чтобы избежать ответа со стороны дона Луиса, который мог быть или ложью или слишком откровенным объяснением, — я обращу ваше внимание на то, что шотландцы, живущие в очень холодной стране, ходят наполовину обнажая колени. Все дело в привычке к холоду, вот и все!
— Шотландцы — гринго, а мы живем в Буэнос-Айресе! — возразила донья Мария-Хосефа.
— Но в Буэнос-Айресе зимы страшно суровы! — сказала мадам Барроль.
— Вы поставили у себя камины, дорогая Мария-Хосефа? — спросила донья Аврора, которая, как и все остальные, старалась отвлечь внимание старухи от дона Луиса.
— У меня слишком много дел, дорогая, чтобы заниматься такими мелочами. Когда унитарии причиняют нам столько хлопот, есть ли время думать о своих удобствах?
— Что касается меня, то я не поставлю камина, потому что Мансилья, покинув теплый уголок, может простудиться! — сказала Августина.
— Мансилье в этот момент довольно жарко! — сказала донья Мария-Хосефа.
— Как? Разве сеньор генерал болен? — спросила донья Эрмоса.
— Он никогда не чувствует себя особенно хорошо, но сегодня я не слыхала, чтобы он жаловался на что-нибудь, — отвечала Августина.
— Нет, его жар не от болезни, — сказала старуха, — а от энтузиазма. Разве вы не знаете, что вот уже третий день празднуется отступление нечестивых унитариев? Все федералисты знают об этом.
— Мы как раз говорили об этом, когда вы вошли, — сказал дон Мигель, — это была страшная битва.
— Да, их попотчевали так, как они того заслуживали.
— О, да, я вам скажу!
— И, — прибавил дон Луис, — если бы ночь не была так темна…
— Что вы говорите о ночи, сеньор Бельграно, вскричала старуха, — сражение произошло средь белого дня!
— Это правда, — ответил дон Мигель, — битва была днем, но мой друг хочет сказать, что если бы не наступила такая темная ночь, то ни один из врагов не ускользнул бы.
— А, конечно! А вы присутствовали на торжествах, сеньор Бельграно?
— Мы ходили вместе осматривать разукрашенные улицы и площади! — поспешил ответить дон Мигель, боясь, чтобы дон Луис не проговорился.
— Какие великолепные знамена! — вскричала донья Аврора. — Где их можно столько достать, сеньора?
— Их можно купить, нинья, кроме того, их делают добрые федералистки. Вы украшали свой дом, сеньора?
— Нет, сеньора, он так удален…
— Я не нахожу этого! — возразила донья Мария-Хосефа.
— А театр более не украшен, нинья Мария-Хосефа? Вы были в нем?
— Нет, Аврора, я не ходила в театр, хотя знаю, что там много веселья. А вы, сеньор Бельграно, были там?
— Если так, — сказала Аврора, — то когда я пойду в театр, я захвачу вас. Согласны?
— Не беспокойся из-за меня, нинья, я не пойду в театр, — отвечала с раздражением старуха, понявшая, что ее хотят увести от разговора с доном Луисом.
— Театр — самое лучшее место, где можно наблюдать ликование народа! — заметил дон Мигель.
— Да, — сказала донья Августина, — но его крики мешают слушать музыку.
— Эти крики — самая прекрасная музыка нашего святого дела! — холодно возразил молодой человек.
— Хорошо сказано! — прибавила старуха.
— Аврора, почему бы вам не сыграть немного на фортепьяно?
— Ваша мысль прелестна, Эрмоса! Сядь за фортепьяно, Аврора.
— Хорошо, мама. Что вы желаете послушать, донья Мария-Хосефа?
— Мне все равно.
— Хорошо, подойдите сюда, я пою очень плохо, но чтобы быть вам приятной, постараюсь и спою свой любимый романс El Natalicio del Restaurador 2, сядьте у фортепьяно.
— Но, дорогая, мне так трудно встать, когда я уже села!
— Хорошо, но все-таки подойдите.
— Какое ты несносное дитя! Однако приходится повиноваться, — отвечала старуха с демонической улыбкой, — простите меня, сеньор Бельграно. Вы видите, что меня заставляют.
С этими словами старуха, как бы ища опоры, положила свою руку на левое бедро дона Луиса и навалилась на него всей тяжестью своего тела как раз на место еще плохо зарубцевавшуюся рану и при том с такой силой, что боль была страшная. Дон Луис, несмотря на все свое мужество, откинулся назад, вскрикнув задыхающимся голосом:
— Ах, сеньора!
И почти потеряв сознание, бледный как труп, застыл без движения в своем кресле.