Росас

— А другие?
— Некий Велес из Кордовы и Мариано Альварес, портеньо.
— Других нет?
— Нет, высокочтимый сеньор.
— Хорошо! Расстреляйте их!
Маса вышел, сделав глубокий поклон. Росас возобновил свою прогулку.
По прошествии пяти минут он остановился и сказал, обращаясь к Корвалану:
— Отправляйтесь! Адъютант приготовился уходить.
— Кстати, зайдите к Марии-Хосефе и скажите ей, что она может делать то, что ей будет угодно, что если дело касается унитариев, то это не повлечет за собой никаких последствий.
— Очень хорошо, высокочтимый сеньор.
— Да! Затем найдите Мариньо и скажите ему…
Росас был прерван грохотом двух последовательных залпов. Это свершилась казнь над осужденными.
— Итак, вы скажете Мариньо, — заговорил снова с полнейшим спокойствием Росас, — о всем, что происходит здесь, и прибавите к этому, что он походит на унитария, так бледны статьи его газеты.
Никогда еще страницы газеты не дышали такой кровожадностью, на каждой странице мелькали требования массового избиения унитариев.
Корвалан вышел из ранчо, с большим трудом сел на лошадь и отправился выполнять поручения, каждое из которых приносило с собой смерть или опалу.
Но едва он успел сесть в седло и сделать несколько шагов, как его остановил солдат, носивший Росасу матэ, и снова позвал его к Росасу.
Старичок с трудом слез с лошади и, опираясь на свою шпагу, с эполетами, танцующими на его спине, вошел в ранчо, тогда как солдат пошел за стаканом воды, потребованным диктатором.
— Вы отправились?
— Да, высокочтимый сеньор.
— Подождите, сядьте! Корвалан сел.
— Ну, — сказал Росас, обращаясь к одному из секретарей, — какую бумагу принесли вчера?
— Эту, высокочтимый сеньор, — отвечал секретарь, указывая на огромный сверток, положенный на стул.
— Разверните его!
— Вот, высокочтимый сеньор.
— Хорошо. Возьмите одну классификацию.
— Которую, высокочтимый сеньор?
— Начните с первой, отыщите ее. Секретарь начал перелистывать бумаги.
— Вот она, высокочтимый сеньор.
— Читайте!
И Росас возобновил свою прогулку.
Секретарь начал читать одну из этих знаменитых классификаций, составленных лично Росасом, написанных исключительно его рукой и характеризующих более девяти тысяч четырехсот сорока двух человек. Они были начаты в 1835 году и продолжались до 1844 года, никогда проскрипционные листы не были так полны. Чтобы читатель мог иметь понятие о них, возьмем наугад пять или шесть имен.
Классификация 1835 г.
Генерал дон Хуан Хосе Виамон — враг Ресторадора.
Дон Руфино Гуати — унитарий и черный человек.
Заслуженный полковник дон Хосе Мария Эскобар — lomonegro, ни друг, ни враг. Деметрио Пеньо — унитарий и ренегат. Бенедикто Масиель — чиновник, слывет за федералиста, но имеет сношения с ренегатами и их правительством.
Марианьо Вела — экзальтированный ренегат.
Антонио Хосе Лароса — уживается со всеми.
Дон Франсиско Кастель — унитарий сам, его жена и сын — также.
Луис Кастаньяга — неисправимый унитарий.
Мануэль Вега — ренегат, злой, скверно обращался со многими гражданами в дурную эпоху ренегатов.
Все классы общества, начиная с самых высших и кончая низшими, были таким образом отмечены кровавыми когтями тигра: военные, ученые, чиновники, солдаты, собственники, купцы, — все были там, даже женщины, старцы и дети. 27
Чтение одного из этих курьезных документов продолжалось около двух часов. Росас слушал с напряженным вниманием, ни разу не прервав секретаря.
Наконец последний остановился.
— Тут конец, высокочтимый сеньор! — сказал секретарь.
— Ну, оставим это! Отложите другие классификации в сторону, но по порядку, мы их вскоре прочтем, только примите за правило, везде, где вы увидите слово унитарий, говорить дикий унитарий. Возьмите эту классификацию, Корвалан, и передайте ее Марии-Хосефе, скажите ей, чтобы она сделала из нее выдержки. Завтра я пришлю ей другие.
— Ничего больше, высокочтимый сеньор?
— Нет, ничего! Корвалан ушел.
В эту минуту Росас взял из рук ординарца потребованный им стакан воды.
Стеклянная дверь ранчо выходила на восток, на ней были повешены портьеры из пунцовой бумажной материи: солнце было окружено лучистым венцом сверкающих облаков и его лучи, преломляясь в стекле, приняли цвет занавесей и отражались в стакане с водой, окрашивая ее в пламенно кровавый цвет.
Это оптическое явление ужаснуло секретарей, которые, вспомнив о содержании бумаг, посланных Росасом своей невестке, вообразили, что вода превратилась в кровь. Они побледнели от испуга.
Эта иллюзия их взволнованной души была, к несчастью, страшной действительностью, в сущности, в это время Росас пил кровь, он весь дышал ею, приготовляя в своем уме страшные убийства, которые должны были вскоре погрузить Буэнос-Айрес в море крови.
 
ГЛАВА XVI. Где дон Кандидо Родригес появляется, как всегда
Против зала депутатов в 1840 году находилась хонда — небольшая комната, — служившая местом сбора всех интеллигентных людей того времени, где они собирались от восьми до одиннадцати часов утра и от девяти часов вечера до часу ночи. Было десять часов утра.
Около дверей зала депутатов хотел пройти человек еще не старый, серьезный, прямо державшийся, с палкой в руке. Он шел гордой и смелой походкой, хотя его лицо шафранного цвета выражало какое-то смутное беспокойство, почти страх, что можно было заметить, несмотря на его высоко поднятую голову, так как его растерянные черты представляли собой полную противоположность горделивой осанке. Это был дон Кандидо Родригес. Он подходил к дверям зала депутатов в то время, когда из хонды выходило человек двенадцать федералистов, производивших страшный шум своими огромными шпорами.
Дон Кандидо не посмотрел на них, но он их чувствовал и так сказать, угадывал. Не поворачивая головы, не ускоряя шага, он вошел со спокойным видом в зал депутатов и стал подниматься по лестнице, ведущей к архивам.
У него не было никакого дела ни в зале депутатов, ни в архивах. Шум шпор федералистов невольно сообщил новое направление его шагам, не дав времени его голове принять какое-либо решение. Поэтому, когда он очутился лицом к лицу с одним из чиновников архива, то, не зная, что ему сказать, и в неведении того, что следует остановиться, он прошел мимо него вперед с высоко поднятой головой.
— Что вам угодно, сеньор? — спросил чиновник.
— Мне?
— Да, вы идете прямо.
— Послушайте, молодой человек, это результат весьма древних и неясных дел, которые время, этот друг старости, учитель юности… время, если вы знаете что такое время…
— Сеньор, я желаю знать, чего вы ищите! — отвечал чиновник, начинавший думать, что дон Кандидо сумасшедший и что весьма неприятно находиться в таком опасном обществе.
— Послушайте, откровенно говоря, я не ищу ничего. К какой семье принадлежите вы, мой уважаемый сеньор?
— Сеньор, мне надо запереть дверь, сделайте одолжение, уйдите! — произнес молодой человек, отбегая к выходной двери и опираясь о нее плечом.
— Я читаю на вашем лице талант, усидчивость, работу. Каким родом литературы вы занимаетесь?
— Сеньор, доставьте мне удовольствие, уйдите отсюда!
— Из всех моих учеников, а надо вам знать, что я был профессором чистописания всего Буэнос-Айреса — о, и каких людей я воспитал! — одни теперь депутаты, другие коммерсанты, неутомимые асиендадо. Знаете ли вы торговый дом…
Дон Кандидо поднял свою палку и показал ею направление, где помещался торговый дом, о котором он завел речь, но молодой человек, вообразив, что он хочет его убить, выбежал в переднюю, чтобы позвать привратника, которого, к несчастью, там не оказалось.
— Что делаете, вы, неблагоразумный, неосмотрительный молодой человек, легкомысленный, как все молодые люди?