Росас

— Не знаете ли вы еще чего-нибудь?
— Разногласия между Риверой и аргентинскими эмигрантами, между Лавалем и Риверой, между друзьями временного правительства и Риверой.
— Хорошо, а в Европе?
— В Европе?
— Да, я говорю не по-гречески.
— Я полагаю, высокочтимый сеньор, что восточный вопрос усложняется все более и более и что правительство моей государыни в скором времени разрешит несправедливый вопрос, поднятый французами перед правительством вашего превосходительства.
— Вы говорили мне то же самое год тому назад.
— Да, но в настоящее время я имею серьезные причины.
— Всегда одни и те же.
— Восточный вопрос…
— Не говорите мне больше об этом, сеньор Спринг.
— Хорошо, высокочтимый сеньор.
— Чтобы черт всех побрал — вот мое единственное желание!
— Дела страшно усложняются.
— Хорошо, вы больше ничего не знаете?
— В настоящую минуту, нет, я ожидаю пакетбота.
— Тогда вы меня извините, у меня много дел, — сказал, поднимаясь со своего места, Росас.
— Я был бы в отчаянии, если бы служил причиной потери минуты драгоценного времени вашего превосходительства.
— Да, да, сеньор Спринг, у меня много дел, потому что мои друзья не умеют мне помогать ни в чем.
Росас вышел в сопровождении посла, который выглядел более приниженным и покорным, чем последний лакей федерации.
Было ли то следствием рассеянности или учтивости, но Росас провожал посла до дверей своей приемной, которые вели в коридор, где донья Мануэла отдавала приказания мулатке кухарке, всегда занятой измельчением маиса.
Сэр Уолтер Спринг рассыпался в приветствиях и любезностях перед дочерью Ресторадора, как вдруг Росас, следуя внезапному побуждению своего характера, похожего на характер и тигра и лисицы, характера полутрагического и полукомического, сделал глазами и руками какие-то знаки своей дочери, которая с трудом могла понять энергичную пантомиму своего отца.
Поняв наконец желание своего отца, девушка была не только удивлена, но и смущена, не зная, что ей отвечать послу и следует ли ей повиноваться полученному приказу или нет, однако страшный взгляд деспота положил конец ее нерешительности. Эта первая жертва своего отца взяла из рук мулатки пестик, которым та толкла маис, краснея от стыда, дрожащими руками она продолжила работу служанки.
— Вы знаете, на что пойдет маис, который толчет теперь моя дочь, сеньор Спринг?
— Нет, высокочтимый сеньор! — отвечал консул, взгляды которого блуждали от доньи Мануэлы к ее отцу и от служанки к Вигуа.
— Он пойдет на приготовление масаморры! — произнес Росас.
— А!
— Вы никогда не пробовали масаморры?
— Нет, высокочтимый сеньор.
— У этого ребенка нет сил: она с утра здесь, а маис еще не весь истолчен, посмотрите, она уже не может более работать: так она устала. Ну, падре Вигуа, пусть ваша реверенсия 5 поднимется и поможет немного Мануэлите, а то у сеньора Спринга слишком нежные руки, да к тому же он министр.
— Нет, нет, сеньор губернатор! Я с величайшим удовольствием помогу сеньорите Мануэлите! — вскричал генеральный консул.
Подойдя к девушке, он попросил у нее пестик, который та, по знаку своего отца, немедленно отдала ему, догадавшись теперь о намерении своего родителя и с трудом удерживаясь от улыбки.
Тогда генеральный консул ее британского величества сэр Уолтер Спринг откинул свои батистовые манжеты и принялся с силой толочь маис.
— Хорошо, теперь его никто бы не принял за англичанина, скорее за креола! Вот как надо толочь, смотри Мануэла, и учись! — проговорил Росас, в душе смеявшийся над консулом.
— О, это слишком тяжелое занятие для сеньориты, — сказал сеньор Спринг, продолжавший свою работу так энергично, что целый дождь маисовых зерен вылетал из ступки на падре Вигуа, который подбирал их с величайшим удовольствием.
— Сильнее, сеньор Спринг, сильнее, если маис не хорошо истолчен, то масаморра будет слишком густа!
И генеральный консул, полномочный министр и чрезвычайный посланник ее величества королевы соединенного королевства Великобритании и Ирландии с еще большим усердием стал толочь маис, предназначенный для масаморры диктатора Аргентинской республики.
— Татита! — Росас дернул свою дочь за платье и продолжал:
— Если это вас утомляет, то оставьте.
— О нет, сеньор губернатор! — отвечал посол, работая все энергичнее и энергичнее и начиная обливаться потом.
— Ну, остановитесь, довольно, — сказал Росас, наклонившись над ступкой и взяв в руку немного перемолотого маиса, — очень хорошо, вот что значит понимать толк в деле.
При последних словах диктатора в коридор вошла донья Мария-Хосефа Эскурра.
— Ваше превосходительство находите, что так хорошо? — спросил посол, приводя в порядок свои манжеты и раскланиваясь с невесткой Росаса.
— Вполне, сеньор министр! Мануэла, проводи сеньора Спринга, если он желает, в гостиную. Итак, мой друг, я очень занят, как вы видите, но я всегда ваш друг!
— Я чрезвычайно польщен этим, высокочтимый сеньор, и не забуду того, что ваше превосходительство сделали бы на моем месте, если бы я был на месте вашего превосходительства, — отвечал консул, значительно подчеркивая свои слова и тем давая понять Росасу, что он помнит о его проекте относительно шлюпки.
— Делайте, что вы хотите, прощайте!
Росас пошел в свой кабинет в сопровождении невестки, а посол, предложив свою руку донье Мануэле, прошел с ней в большую гостиную.
— Хорошие известия! — проговорила донья Мария-Хосе-фа, обращаясь к диктатору.
— О ком?
— О том демоне, который ускользнул от нас четвертого мая!
— Он пойман? — вскричал Росас, и глаза его засверкали.
— Нет.
— Нет?
— Но его поймают, Китиньо — малый не промах.
— Где он?
— Сядем сначала! — отвечала старушонка, проходя из кабинета в спальню.
 
ГЛАВА IV. Где доказывается, что дон Кандидо Родригес походит на дона Хуана Мануэля де Росаса
В то же самое утро, когда полномочный министр ее британского величества ревностно толок маис, предназначенный для масаморры Росаса, наш старый друг дон Кандидо Родригес в сюртуке цвета коринфского винограда, в надвинутом до самых ушей белом колпаке с двумя большими апельсиновыми корками, приклеенными к вискам, в старых суконных туфлях прогуливался под навесом своего дома, находившегося вблизи площади Пласа-Нуэва, засунув руки в карманы.
Его нервная походка, покрасневшие веки, беспорядочные жесты свидетельствовали не только о продолжительной бессоннице, но и о том беспокойстве, которое его удручало.
Стук в дверь заставил дона Родригеса остановиться. Не говоря ни слова, он осторожно подошел к двери и приставил глаз к замочной скважине. Не разглядев ничего, кроме груди какого-то человека, он решился наконец заговорить.
— Кто тут? — спросил он дрожащим голосом.
— Это я, мой дорогой учитель!
— Мигель?
— Да, Мигель, отворите.
— Отворить?
— Да, да, ради всех святых! Это именно я говорю.
— Это действительно ты, Мигель?
— Думаю, что так, доставьте мне удовольствие, откройте дверь — и вы сами увидите это.
— Послушай, отойди на несколько дюймов от замочной скважины, чтобы я мог разглядеть тебя.
Мигель готов был разнести дверь ударом ноги, но сдержался и исполнил желание своего учителя.
— Да, это действительно ты! — произнес дон Кандидо, открывая дверь.
— Да, сеньор, это я и, как видите, довольно терпелив с вами.
— Подожди, остановись, Мигель, не ходи дальше! — вскричал дон Кандидо, хватая за руку своего воспитанника.
— Черт возьми, что все это значит, сеньор дон Кандидо? Почему мне не надо идти дальше?
— Потому что я желаю, чтобы ты вошел сюда, в комнату Николасы.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего, но войди в куарто 6 Николасы!