Вождь окасов

– Ну так что ж?
– Мы говорим немножко по-испански, но не умеем читать на этом языке.
– А! – сказал вождь тоном сомнения.
Он сделал несколько шагов, как будто размышляя о чем-то, и прошептал про себя:
– Может быть.
Потом он обратился к французам, которые внешне оставались бесстрастны и равнодушны, и сказал:
– Пусть мои братья подождут с минуту... в моем племени есть человек, понимающий знаки, которые белые чертят на бумаге; я прикажу ему перевести это письмо.
Молодые люди поклонились. Вождь вышел.
– Зачем, – спросил тогда Луи у Валентина, – ты отказался прочесть письмо?
– Право, – отвечал Валентин, – я не сумею тебе объяснить этого; по то, что ты мне сказал о впечатлении, какое этот человек произвел на тебя, произвело и на меня некоторое действие; он не внушает мне никакого доверия, и притом я вовсе не забочусь узнать те тайны, которые впоследствии, может быть, он захотел бы отнять у меня.
– Да, ты прав; кто знает, может быть, когда-нибудь мы будем радоваться этой осторожности.
– Шш, я слышу шаги. Вождь вернулся.
– Теперь я знаю содержание письма, – сказал он, – если мои братья увидятся с тем, кто поручил им это письмо, пусть они уведомят его, что я сегодня же еду в Вальдивию.
– Мы с удовольствием исполнили бы ваше поручение, – отвечал Валентин, – но мы не знаем того, кто вручил нам это письмо, и вероятно никогда больше его не увидим.
Вождь бросил на них украдкой подозрительный взгляд и сказал:
– Хорошо! Мои братья остаются здесь?
– С величайшим удовольствием провели бы мы несколько часов в приятном обществе вождя, но время не ждет; если он нам позволит, мы немедленно простимся с ним.
– Братья мои свободны; жилище мое открыто для входа и для выхода.
Молодые люди встали.
– В какую сторону едут мои братья?
– Мы отправляемся в Кончепчьйон.
– Пусть братья мои идут с миром! Если бы они ехали в Вальдивию, я предложил бы им ехать со мной.
– Мы чрезвычайно благодарны за ваше любезное предложение, но, к несчастью, не можем им воспользоваться, потому что наш путь совершенно противоположен.
Разменявшись еще несколькими вежливыми словами, хозяин и гости вышли из хижины. Лошади французов были приведены, и в последний раз поклонившись вождю, молодые люди уехали.
Выехав из селения, Луи обратился к Валентину и сказал:
– Мы не можем терять ни минуты, если хотим приехать в Вальдивию прежде этого человека.
– Да, надо скакать во весь опор, – отвечал Валентин, – кто знает, может быть, дон Тадео с нетерпением ожидает нашего возвращения?
Они скоро возвратились к своим друзьям, индейцам, которые поджидали их, спрятавшись в лесу, и все четверо пустились вскачь по направлению к Вальдивии, не будучи в состоянии отдать себе отчета, какая причина заставляла их так торопиться.
Антинагюэль проводил гостей за несколько шагов от своего жилища; когда молодые люди с ним простились, он следовал за ними глазами так долго, как только мог их приметить; потом, когда они наконец исчезли из вида, он вернулся медленными шагами и задумчиво говоря сам себе:
«Для меня очевидно, что эти люди меня обманывали; отказ прочесть это письмо был только предлогом. С какой целью действуют они таким образом? Разве это враги? Я буду наблюдать за ними».
Между тем перед хижиной Антинагюэля воины его, готовые к отъезду, на лошадях ожидали его приказаний.
– Надо ехать, – сказал токи, – там я узнаю все... и может быть, – прибавил он голосом таким тихим, что его невозможно было расслышать, – может быть, я найду там ее? Если донна Мария не исполнит своего обещания и не выдаст ее мне, горе ей!
Антинагюэль поднял голову; перед ним стояла его мать.
– Чего хочешь ты, женщина? – сказал он. – Твое место не здесь.
– Мое место возле тебя, сын мой, – отвечала она кротким голосом, – особенно, когда ты страдаешь...
– Я страдаю? Ты с ума сошла! Ты помешалась от старости... вернись домой и, во время моего отсутствия, старательно береги все, что принадлежит мне.
– Так ты непременно хочешь уехать, сын мой?
– Я еду сейчас.
И Антинагюэль вскочил на седло.
– Куда ты едешь? – сказала мать, схватив за узду его лошадь.
– Какое тебе дело? – возразил токи, бросив на мать яростный взгляд.
– Берегись, сын мой, ты вступаешь на дурной путь; Гекубу, злой дух, овладел твоим сердцем.
– Я один судья своих поступков.
– Ты не уедешь, – возразила она, решительно став перед ним.
Индейцы, окружив мать и сына, с безмолвным ужасом присутствовали при этой сцене. Они хорошо знали вспыльчивый и властный характер Антинагюэля и опасались, чтобы не случилось какого-либо несчастья, если мать станет продолжать сопротивляться его отъезду. Брови вождя нахмурились, глаза его метали молнии; с чрезвычайным трудом удерживал он гнев, кипевший в его груди.
– Я поеду, – сказал он с яростью отрывистым голосом, – если бы даже мне пришлось раздавить тебя под ногами моей лошади.
Индианка судорожно схватилась за поводья и, глядя прямо на сына, вскричала:
– Сделай же это, потому что, клянусь душой твоего отца, который теперь охотится в блаженных лугах возле Пиллиана, клянусь тебе, что я не тронусь с места, даже если ты переедешь через мое тело.
Лицо индейца страшно искривилось; он окинул вокруг себя взором, от которого затрепетали сердца самых храбрых, и закричал, скрежеща зубами:
– Женщина! Женщина! Удались, или я сломаю тебя как тростник.
– Говорю тебе, что я не тронусь с места, – возразила индианка с лихорадочной энергией.
– Берегись! Берегись! – сказал Антинагюэль. – Я забуду, что ты мне мать.
– Я не тронусь с места.
Лихорадочный трепет пробежал по телу вождя, дошедшего до последней степени бешенства.
– Хорошо! Ты сама этого хотела! – закричал он задыхающимся голосом. – Пусть же твоя кровь падет на твою голову!..
Антинагюэль вонзил шпоры в бока своей лошади, которая поднялась на дыбы от боли и полетела как стрела, потащив за собою бедную женщину, все тело которой скоро превратилось в одну огромную рану.
Крики ужаса раздались среди испуганных индейцев. После нескольких минут этой бешеной скачки, во время которой индианка при каждом повороте между деревьями оставляла куски своего тела, силы наконец ей изменили; она выпустила поводья и упала умирающая.
– О! – прошептала она едва слышным голосом, следуя угасающим взором за своим сыном, исчезавшим как вихрь. – Несчастный!.. Несчастный!..
Она подняла глаза к небу, с усилием сложила разбитые руки для последней молитвы и умерла, жалея о матереубийце и прощая ему. Женщины племени почтительно подняли ее тело и со слезами унесли в дом. При виде трупа один старый индеец несколько раз покачал головой, прошептав пророческим голосом зловещее предсказание:
– Антинагюэль убил свою мать; Пиллиан отомстит за нее!
Индейцы печально склонили головы; гнусное преступление вождя заставляло их опасаться страшных несчастий в будущем.