Первый Линзмен-1: Трипланетие (Союз трех планет)

— Да, сэр. — По рукаву генеральского мундира полз огромный черно-коричневый жук, и Киннисону ужасно хотелось его стряхнуть.
— Компас есть?
— Да, сэр.
Жук взобрался Слайтону на плечо и теперь забавно поводил усами. Киннисон буквально не мог оторвать от него глаз. Генерал недоуменно посмотрел на него и продолжил:
— Возьмите каску и отправляйтесь. Двигайтесь на северо-восток — примерно полторы мили. Дорога опасна, старайтесь не вылезать из кустов. Затем выходите к шоссе. До него непросто добраться, но оно наше — или было нашим, по последним сводкам. По шоссе надо пройти около двух миль; там будет почта. Увидите — рядом будут стоять мотоциклы и прочая техника. Оттуда звоните Везеру. Удачи!
Пули снова засвистели вокруг, генерал бросился ничком на землю и быстро пополз к небольшой рощице, продолжая на ходу отдавать приказы. Жук, привлекший внимание Киннисона, упал в грязь и теперь слабо барахтался, пытаясь найти твердую опору. Поразительное сходство между жуком и удалявшимся на четвереньках генералом заставило Киннисона рассмеяться. И еще долгие годы слово «генерал» ассоциировалось у него с копошащимся в грязи гладким и блестящим жуком.
Тряхнув головой, Ральф отогнал наваждение и пополз к древесному стволу, за которым жались несколько человек. Один из них, худенький бледный паренек с сержантскими нашивками, обратился к Киннисону.
— Сигаретки не найдется, сэр? — попросил он.
— Бери, бери все, — Ральф протянул пачку. — У меня есть еще… больше, чем нужно. Слушай, что здесь, черт возьми, происходит? Разве кто-нибудь слышал о генерал-майоре, забравшемся там далеко от тылового клозета? И он вещает так, будто от его действий зависит судьба всего фронта. Может, старик двинулся от перенапряжения?
— Если и двинулся, то не настолько, чтоб это стало заметно. Вы что, никогда не слышали о Слайтоне? Ну, еще не раз услышите! Першинг будет полным идиотом, если не даст ему после этой истории три звездочки. Старик вообще не должен был принимать участие в боях, — сержант жадно затянулся сигаретой. — Он — из высших военных чинов и может разжаловать любого. Слайтон выехал с инспекторской проверкой, но все его тут слушаются — большая шишка! Я сопровождал его — вместе с взводом стрелков… вот они там, лежат под брезентом… Думал, что все успокоится, но становится все хуже и хуже… Эй, лучше нагнитесь! Боши, кажется, взялись за дело!
Пули свистели и выли, срезая ветви и срывая листья с израненных деревьев. Они оба бросились в заплывшую грязью траншею, вжимаясь в сырую землю. Пулеметы Велса оглушительно рявкнули в ответ.
— Черт, не нравится мне все это, — проворчал сержант. — Я не успеваю высохнуть — купаюсь в грязи каждые полчаса!
— Просвети меня еще, приятель, — попросил Киннисон. — Чем больше я узнаю, тем больше хочу убраться отсюда подальше. Кто же собрался под генеральским стягом?
— Тут остатки двух стрелковых батальонов и всякие приблудные, Начало было неплохим, но фланги не устояли, а потом боши разделались и с центром. Приказ об отступлении пришел слишком поздно — уже некому было его выполнять.
Киннисон кивнул. Он представлял, что такое отступать по равнине, среди бела дня, под дождем из свинца и осколков снарядов.
— Вам придется идти в одиночку? Тогда держите глаза широко открытыми, — продолжал сержант. — Бинокль есть?
— Нет.
— Ну, это легко исправить. Видели там, за рощей, сапоги, торчащие из-под брезента?
— Да, ясно. — Киннисон знал, что боевые офицеры всегда носили бинокли. — Покойников там хватает. И что, все офицеры?
— Большинство. Они держались за спиной Слайтона, а бош прошел на бреющем и хорошо прицелился. Наши сбили его, но только слишком поздно — он уже успел сбросить бомбу. Знаете, из людей получилась кровавая каша, но штук шесть-семь целых биноклей должно было остаться, — сержант ткнул пальцем в сторону рощи и огляделся. — Похоже, наши заткнули эти чертовы пулеметы… пойду, найду своего старика, он мне теперь как родной.
Черт бы побрал эту грязь! — он оглушительно чихнул и пополз к деревьям.
Киннисон медленно приблизился к ряду трупов, покрытых заскорузлым от крови палаточным холстом. Аккуратно приподняв ткань, он взглянул — и отшатнулся от чудовищной картины. Желудок свело комом; потом его вырвало. Люди, люди! Что же вы творите друг с другом!
Однако он должен найти бинокль. И он его нашел.
А затем, потный, бледный и дрожащий, пошел на восток. Путь его лежал по некогда цветущей, а ныне заброшенной земле. Повсюду в самых разных позах валялись тела, утренний воздух был пропитан запахом гниющей плоти и сырости. Трупы были единственными обитателями этой равнины, по которой медленно полз пока еще живой человек.
Где-то севернее непрерывно строчил пулемет. Огневая позиция была где-то близко, но эхо и туман не позволяли точно ее определить. Дюйм за дюймом Киннисон продвигался вперед, тщательно осматривая в бинокль каждый фут земли. По звуку он определил, что пулемет был немецким — то, чего Киннисон не знал о пулеметах, можно было записать на ладони — и еще он припомнил, что «Максим 1907» — весьма грозное оружие, а стреляли именно из него. Пулемет мог доставить серьезные проблемы его друзьям на холме, но они ничего не могли поделать. К тому же, маскировка у «гансов» была великолепной; даже отсюда, так близко от них, Ральф ничего не мог разглядеть. Но, черт возьми, эта тарахтелка должна быть где-то здесь!
Минута за минутой — двигался только бинокль — он искал противника и, наконец, увидел. Едва заметный блеск металла, небольшой бугорок, легкий пар, поднимавшийся над землей… Вот он! Парок явно шел от кожуха «Максима». Ага! Еще раз блеснул ствол!
Киннисон задумался. Двигаться дальше, не попав под обстрел, было невозможно; обойти — значит, сделать большой крюк… Наверно, там всего несколько человек… к тому же, у него есть возможность добыть гранаты.
Ральф подобрался к одному из распростертых в траве тел и пошарил в подсумке. Немец оказался запасливым — целых три гранаты! Затем он осторожно приблизился к укрытию немцев, встал, и одну за другой бросил все гранаты, предварительно укрывшись за огромным валуном.
Бум! Банг! Бам!
И маскировочная сеть, и, казалось, вся почва, исчезли на несколько ярдов вокруг обреченного «Максима», словно огромный плуг ковырнул дерн. Скорчившийся за валуном Киннисон пригнулся еще ниже, так как в наступившей тишине громко прозвучал чей-то далекий крик. Его снова затошнило. Но теперь он не мог тратить время на подобную слабость — дорога была каждая секунда.
Черт побери! Какие скверные броски! Он никогда не блистал на бейсбольном поле, но полагал, что может без особого труда попасть в цель величиной с окоп; однако ни одна из его гранат не угодила по назначению. Солдаты, наверное, погибли, но пулемет он не повредил, это ясно. Надо бы до него добраться…
И Ральф пошел — не слишком уверенно — сжимая в руке пистолет и моля бога, чтобы все были уже мертвы. В окопе лежали три неподвижных тела; еще одно, навалившееся на бруствер, мешало ему пройти. Резко оттолкнув труп, он увидел, как солдат покатился по откосу. И в этот момент волосы под каской Киннисона встали дыбом — скользившее вниз тело внезапно ожило, потом раздался стон. На помощь к раненому двинулись фигуры в серых мундирах.
Капитан Ральф Киннисон не верил ни в бога, ни в дьявола; он был сорвиголовой и храбрым малым, но в этот момент ему захотелось вознести отчаянную мольбу, чтобы пулемет уцелел. Теперь он благодарил господа за свои неумелые броски.
Минуту на осмотр… Уф! Цел! Несколько запасных патронташей… Отлично! Киннисон развернул пулемет и начал поливать огнем приближавшиеся фигуры. Одна лента — и немцы в панике; вторая — и он уже не видел на равнине никаких признаков жизни.
Ральф оттянул затвор и отбросил его в сторону, потом прострелил водяной кожух. «Максиму» конец. Снова развернув пулемет, Киннисон выскользнул из окопа, надеясь, что немцы не сразу поймут, кто в них стрелял.
Двигаясь со всей возможной скоростью, иногда даже слишком быстро, он вернулся на прежний курс. Ничто вокруг не внушало тревоги. Он пересек равнину и постарался как можно скорее миновать искалеченный разрывами снарядов лес. Наконец, перед ним протянулась серая лента почти неповрежденного шоссе. Киннисон добрался до первого поворота — и замер, пораженный. Когда-то он слышал или читал о подобном — но никогда раньше ему не доводилось видеть такое зрелище; описать это словами казалось невозможным. Сейчас он шел прямо на это, и его путь впоследствии превратился в ночные кошмары, мучившие капитана все девяносто шесть лет его жизни.