Лепестки на ветру

Я парила где-то под облаками, ощущая на груди его нежные поцелуи, но в то же время где-то глубоко-глубоко, в тайных глубинах сознания, я содрогалась. Почему я позволяю ему это? Мои руки прижали его крепче, и когда наши губы опять встретились, именно мои пальцы расстегнули пуговицы его пижамы, чтобы его обнаженная грудь легла на мою обнаженную грудь. Мы томились в жарком слиянии неудовлетворенной страсти, и вдруг я закричала:
— Нет! Это грех!
— Ну так согрешим!
— Тогда не покидай меня! Забудь о том, чтобы стать врачом! Останься со мной! Не уезжай, не оставляй меня! Без тебя я самой себя боюсь. Иногда я делаю безумные вещи. Крис, пожалуйста, не оставляй меня одну! Я никогда еще не оставалась одна, пожалуйста, останься!
— Я должен стать врачом, — сказал они вдруг застонал. — Вели мне отказаться от чего угодно, я отвечу «да». Но не проси меня отказаться от того, что делает меня мной. Ты ведь не откажешься от танцев, правда?
Я не знаю, наверное, я отвечала на его жадные поцелуи, потому что огонь, сжигавший нас, пылал все сильнее, толкая к краю пропасти.
— Порой я так люблю тебя, что не в силах держать себя в руках, — плакал он. — Если бы я обладал тобою сейчас, ты испытала бы не боль, а одну лишь радость.
Внезапно он раздвинул свои горячие губы и языком заставил раскрыться мои; меня словно пронзил разряд электрического тока.
— Я люблю тебя, о, как я люблю тебя! Я думаю о тебе все время, ты снишься мне во сне, — бормотал он, и его дыхание становилось все чаще и тяжелее, и мое тело победило меня: оно было полно желания и готово его удовлетворить.
Разумом я хотела оттолкнуть его, но не могла, я его желала! Я задыхалась от стыда!
— Не здесь, — говорил он между поцелуями. — Наверху, в моей комнате.
— Нет! Я твоя сестра, и твоя комната слишком близко от Пола. Он услышит.
— Тогда в твоей. Кэрри из пушки не разбудишь.
Не успела я понять, что происходит, как он схватил меня на руки, подбежал к задней лестнице, поднялся в мою комнату и упал вместе со мной на кровать. Сняв с меня ночную рубашку, а с себя пижаму, он принялся завершать то, что начал. Я не хотела этого! Я не хотела, чтобы это когда-нибудь случилось снова!
— Перестань! — крикнула я, выкатилась из-под него и упала на пол.
В мгновение ока он оказался на полу со мной. Мы катались по полу и боролись, два обнаженных тела, как вдруг наткнулись на что-то жесткое.
И тогда он остановился. Он смотрел на коробку печенья, буханку хлеба, яблоки, апельсины, фунт сыра чеддер, несколько банок рыбных консервов, бобы, томатный сок. Консервный нож, тарелки, стаканы, ложки и вилки.
— Кэти! Зачем ты таскаешь у Пола продукты и прячешь их у себя под кроватью?
Я потрясла головой, смутно понимая, зачем я взяла и спрятала еду, села и дотянулась до своей ночной рубашки и стыдливо прикрылась ею.
— Уйди! Оставь меня! Я люблю тебя только как брата, Кристофер!
Он подошел, обнял меня и положил голову мне на плечо.
— Прости. Милая, я знаю, зачем ты прячешь еду. Ты боишься, что в один прекрасный день нас опять запрут и хочешь быть во всеоружии. Ты понимаешь, что я — тот единственный человек, который это понимает? Позволь мне любить тебя еще раз, Кэти, всего только раз, чтобы пронести это сквозь свою жизнь. Позволь мне дать тебе наслаждение, какого я не давал тебе прежде, на всю оставшуюся жизнь!
Я влепила ему пощечину!
— Нет! — вскричала я. — Больше никогда! Ты обещал, к я думала, ты сдержишь обещание! Если тебе нужно стать врачом, уехать и покинуть меня — нет, и всегда будет нет! — Я быстро замолчала. Я не хотела этого сказать. — Крис… не смотри на меня так, пожалуйста!
Он медленно натягивал пижаму, с горечью глядя на меня.
— Мне не будет жизни, если я не стану врачом, Кэти.
Я зажала рот обеими руками, чтобы не закричать. Что со мной творится? Я не могу требовать, чтобы он отказался от своей заветной мечты. Я не хочу быть, как моя мать, которая заставляет страдать всех вокруг, чтобы ей было хорошо. Я кинулась в его объятия и заплакала. Случилось так, что мой брат стал моей первой, вечной, юной любовью, которой никогда, никогда не расцвести!
Потом я лежала одна, с открытыми глазами, и безнадежно слушала, как за окнами завывает холодный ветер.
ПРОСМОТР
Через день после Рождества ровно в час я должна была быть в Грингленне, где располагался дом Барта Уинслоу и Балетная школа Розенковой.
Мы все залезли в машину Пола и приехали за пять минут до начала.
Мадам Розенкова велела мне называть ее мадам Мариша, если я буду принята, а если не буду, то мне вообще не придется обращаться к ней. На ней было только черное трико, демонстрирующее каждую выпуклость и впадину ее великолепного тела, стройного и тренированного, несмотря на то, что ей было уже, должно быть, около пятидесяти. Ее муж Джордж тоже был в черном, но его прекрасное мускулистое тело уже немного выдавало возраст: у него намечался животик. Еще к просмотру готовились двадцать девочек и три мальчика.
— Какую вы выбрали музыку? — спросила она. Казалось, что ее муж вообще никогда не разговаривает, хотя он не сводил с меня своих умненьких птичьих глазок.
— «Спящая красавица», — тихо сказала я, полагая, что партия Авроры самая выигрышная партия классического репертуара, так зачем же выбирать менее показательную вещь? — Я могу исполнить одна «Адажио роз».
— Отлично, — саркастически сказала она. И добавила: — Я сразу подумала по твоему виду, что ты захочешь «Спящую красавицу».
Я пожалела, что не выбрала что-нибудь попроще.
— Какого цвета трико ты хочешь?
— Розового.
— Я так и думала.
Она вытащила мне розовое трико, как бы наугад сняла с полки, где рядами стояли дюжины пар пуантов, одну и бросила ее мне. Как ни невероятно это звучит, пуанты оказались мне точно впору. Переодевшись, я села к длинному туалетному столику заплести волосы. Мне не надо было подсказывать, что мадам захочет видеть мою шею и все, что этому мешает, не понравится ей. Я это знала и так.
Едва я вместе со стайкой хихикающих девчонок закончила одеваться и причесываться, мадам Мариша просунула в дверь голову посмотреть, готова ли я. Ее угольно-черные глаза критически ощупали меня.